...Наконец-то я получил и прочел все три куска Ваших мемуаров [Театр. 1965. № 11, 12; 1966. № 2], с великим удовольствием прочел их, все они очень хороши, и, быть может, самый прелестный — о детстве. Как видно, это неизбежность, детство, раз уж оно в деле, оно оказывается сильнее кого угодно. Очень важны фотографии. С трудом оторвался от маленькой Алисы, очень понравилась мне и Ваша сестра. Как видно, нечаянно получается в мемуарах Ваш портрет как действующего лица. Вы явственно присутствуете в них как некоторый характер, и это очень оживляет их. И что девица была бедовая и капризная, и что инициативы всякой было сколько угодно — все это очень хорошо видно, хотя об этом нигде не говорится. Обыкновенно в мемуарах автор превращает самого себя лишь в точку зрения, по экрану проходят другие, автор спрятался в фонаре. Ваши мемуары написаны по-иному, и автор, более чем законно, не отказывает самому себе в правах на внимание, какое он столь охотно предоставляет и всякому другому. Очень хорошо, что так много в Ваших мемуарах людей и знаменитых, и совсем не знаменитых. Мемуары пишутся, чтобы вернуть утраченное время — по словам Пруста, и вот часто в этих людях, стоявших по обочинам времени, в людях малозаметных и малоотмеченных оно, время, сохранилось для воспоминаний лучше и полнее, чем в людях с именами.
Критических замечаний у меня никаких. Я бы только возразил против одной-другой фразы с чуть-чуть сентиментальным налетом. Я знаю, актеры любят так выражаться, но я знаю, что Вам стиль этот несвойственен, и поэтому призываю к ответу Женю [Е. И. Шамович, помогавшую Коонен в работе над мемуарами], заподазриваю, что у нее в этих местах дрогнула рука. Я говорю о каких-то маленьких крапинках. Пусть Женя на меня не сердится, я очень высоко ценю ее.