Еще один эпизод нашей работы над рукописью... Вычеркивая признаки моего неумения уже в другом рассказе, Е. Петров вдруг сказал:
— Я вспомнил, как вы рассказывали о женщине, умершей у вас на глазах на Литейном проспекте. Вот написать бы рассказ о последних ее мыслях и ощущениях, с которыми она уходила из жизни... Страшно подумать, какой силы получился бы этот рассказ. И мысли ее, может быть, были совсем простые: «Дойти бы до своего дома» — и тут о том, что такое для нее был этот ее Дом с большой буквы. Или: «Мужа я свезла, а кто же свезет меня?» — и тут о ее долгой счастливой жизни с мужем. И так далее — целая жизнь и минута смерти. Мир человеческой души в последние минуты жизни. А вокруг суровый и трагический ее родной город, где она прожила жизнь. — Петров зябко поежился и улыбнулся. — Федора Михайловича Достоевского бы в блокадный Ленинград. Вы не обижайтесь, вы тоже не зря там побывали. Между прочим, я недавно вспомнил Достоевского и в связи со своими литературными делами... В одной поездке на Западный фронт я видел два трупа. Возле дороги, уходившей на запад, лежал навзничь наш боец — молоденький, прямо мальчик, глаза распахнуты настежь, даже смерть не смогла их закрыть, эти глаза, так и не увидевшие еще жизни... А рядом — немец. Лежит, зарывшись лицом в грязный снег, будто ему стыдно за все свое немецкое, а руки его меж тем вцепились в нашу землю. Два мертвеца. Две жизни. Две судьбы в сошедшем с ума мире...Черт побери, уметь бы написать об этом!