^АПриемный день редактора: Сцены

РЕДАКТОР. Ну уж несет кого-то!.. (Смотрит на часы.) Десяти еще нет, а уж начинается... Собачья должность!..

ПОРУЧИК (робко). Извините, что беспокою... Поручик Бешенецкий... Извините...

РЕДАКТОР. Сделайте одолжение... Что вам угодно?

ПОРУЧИК. Позвольте попросить вас... просмотреть стихотворения... мои стихотворения... и в случае, если они окажутся...

РЕДАКТОР. Пожалуйте. Я просмотрю-с.

ПОРУЧИК (дрожащими пальцами отстегивает несколько пуговиц мундира, извлекает из кармана довольно толстую тетрадку в голубой обложке и, как-то нежно встряхнув ее, подает благоговейно редактору). Это, видите ли, у меня в современном гражданском роде, как справедливо охарактеризовал г. Пятковский направление... (Заикается, мучительно краснеет и оканчивает глупой улыбкой).

РЕДАКТОР (хранит некоторую «деревянность»). Да-с... Я просмотрю. Потрудитесь зайти недели через две...

ПОРУЧИК. Позвольте вас... извините, что беспокою... позвольте вас попросить несколько поспешнее... Я должен вам сказать, что я здесь человек приезжий и через неделю уезжаю из Петербурга к маменьке в деревню... по крайней мере через неделю... Я и кузине так писал своей... Прекрасная девушка и брак только гражданский признает... совершенно современного направления... Но впрочем, если вам... если вас не затруднит, я могу сейчас же... В чтении самих поэтов гораздо яснее можно прозреть... Если б вы были столь добры, конечно... (Окончательно конфузится.)

РЕДАКТОР. Нет, уж вы лучше оставьте рукопись. Понаведайтесь пораньше, пожалуй, я просмотрю.

ПОРУЧИК. Очень вам благодарен, но если это вас не обеспокоит, я одну лучшую пьеску сам сейчас... пьеска небольшая, позвольте... (чрезвычайно ловко умолкает на один момент и, не дав редактору опомниться, устремляет глаза вдаль и начинает читать нараспев)

РЕДАКТОР (перебивая). Извините! Вы говорили сейчас, что у вас гражданское направление; я не вижу...

ПОРУЧИК (радостно). Дальше будет-с, будет циническое чувство, об этом не беспокойтесь, циническое будет! Извольте слушать:

РЕДАКТОР (коробясь). Очень-с, очень мило... Я прочту-с... ведь это здесь изложено, в вашей рукописи, — я прочту-с... Потрудитесь зайти как-нибудь.

ПОРУЧИК (расцветая). Так я могу надеяться на то, что буду иметь честь напечатать в вашем журнале?..

РЕДАКТОР (начинает терять хладнокровие). Я не могу вам обещать и не обещаю ничего...

ПОРУЧИК (откланиваясь). Конечно-с, конечно... я к тому это сказал, что если вы будете так добры, украсите страницы вашего органа...

РЕДАКТОР (нетерпеливо). Ну-с?..

ПОРУЧИК. То я бы попросил вас разрисовать к моим пьесам виньетку: знаете, в первый раз перед публикой явиться нужно, так сказать, в полной парадной форме... До приятного свидания!.. (Уходит.)

РЕДАКТОР (бросая рукопись под стол). Насылает же господь эдаких идиотов! (Садится мрачно за корректуру.)

ДЕВИЦА. Вы редактор?

РЕДАКТОР. К вашим услугам...

ДЕВИЦА. Вам была доставлена рукопись?

РЕДАКТОР. Какая-с?

ДЕВИЦА (внушительно). Рукопись!

РЕДАКТОР. Да-с, но какое ее заглавие?.. Мне ведь много доставляют рукописей...

ДЕВИЦА. Это до меня не касается... Заглавие «Женский вопрос и современная рутина».

РЕДАКТОР. Извините... Я сейчас посмотрю (Разбирает бумаги в одном из ящиков шкафа.) Действительно... вот-с она... Я получил на прошлой неделе...

ДЕВИЦА. Просмотрели?

РЕДАКТОР. Нет-с еще. Будьте так добры, повремените, я просмотрю...

ДЕВИЦА. Когда?

РЕДАКТОР. Если вы потрудитесь зайти на следующей неделе...

ДЕВИЦА. Хорошо. (Встает и быстро идет к двери, где сталкивается с одним из известных беллетристов.)

БЕЛЛЕТРИСТ (любезно давая дорогу). Pardon, Mademoiselle!

ДЕВИЦА (тихо сквозь зубы). Дрянной пошляк! (Уходит.)

БЕЛЛЕТРИСТ. Здравствуйте, Михаил Федорович!.. Кто это?

РЕДАКТОР. Не знаю. Вот статью какую-то доставила мне на прошлой неделе, приходила справляться.

БЕЛЛЕТРИСТ. Девочка недурна... Из нигилисток, должно быть. А какая статья?

РЕДАКТОР. Да вот что-то о женщинах...

БЕЛЛЕТРИСТ. Ну, конечно, из нигилисток, коли о женщинах! Сейчас по манерам видно, впрочем...

РЕДАКТОР (улыбаясь). Да, манеры...

БЕЛЛЕТРИСТ. А что?

РЕДАКТОР. Резковаты, резковаты, нечего сказать.

БЕЛЛЕТРИСТ. Ну, разумеется; а мне, я вам скажу, немного даже нравится эта резкость: знаете, что-то свободное видно. Иная так, право, ножки закинет другой раз, так переплетет, просто прелесть, восхитительно!

РЕДАКТОР. Да, ну с этой точки разумеется...

БЕЛЛЕТРИСТ. Да нет, между нами конечно, с какой же точки глядеть, Михаил Федорович, на женщину, как не с этой? Так что не толкуйте о простоте и чистоте отношений, разных подобных идеях, а все ж ведь, надо сознаться, все мы на этот счет любим-таки взглянуть, как деды глядели... Так ли?

РЕДАКТОР (внезапно оживляясь). Да, да, да! Разумеется... Я, признаюсь, насчет ажурных чулочков, эдак из-под платья, знаете, мелькающих, тоже того...

БЕЛЛЕТРИСТ (в сторону). Я думаю, брат, того, двух француженок содержишь!.. (вслух) Слышали, Ежов еженедельную затевает?

РЕДАКТОР. Нет, не слыхал. На какие же средства? Ведь у него, кажется, капиталов, кроме долгов, нет?

БЕЛЛЕТРИСТ. Вот в этом-то и штука! Тут целая история, и преинтересная история! Надо вам знать, что у него есть дядя, генерал Хапугин. Субъект любопытный: представьте, старец лет восьмидесяти, и чем бы вы думали на склоне дней своих занимается? — ходит к цензору со специальной целью читать все запрещенные статьи! Интересен, не правда ли? Ну, конечно, можете себе вообразить о глупости подобного субъекта: старик почти полусумасшедший. Только прослышал он, что будто цензура уничтожается. Спрашивает цензора: «Что, говорит, ваше превосходительство, если она прейдет, что — тогда будут этакие запрещаемые ныне дерзости в свет выходить?» Тот пояснил, что, пожалуй, будут. Генерала просто словно обухом по лбу ошибло. Приезжает он домой и прямо за племянником посылает. Тот совсем диву дался, что за история такая: дядя уж года два, как с глаз его прогнал и показываться не велел. Ну, думает, умирает, знать, старик... наследство... кучу!.. Приезжает. Дядя сидит здоровехонек, только сопит да покрякивает. — Что, говорит, вам, дяденька, угодно? — А вот что, брат, ты, хоть я и прогнал тебя, не совсем ведь болван? — Помилуйте, дяденька... — И ведь ты там что-то пишешь, обличительные гадости какие-то?.. Ты, коли хочешь, говорит, моим наследником быть, так брось это все, измени свое направленье и издавай газету. — Как газету? Какую газету? — А вот какую: слышал ты, что цензура у нас преходит? — Слышал. — Понимаешь ли, что статьи запрещенные тогда в свет выходить будут? — Понимаю. — Ну вот против этих самых статей мы с тобою газету издавать будем. Только, конечно, газета на твое имя, потому что мне в моем чине неприлично в звании редактора быть. Понял? — Тот, разумеется, понял сразу, что старик совсем с ума сошел и что тут деньгу можно сорвать славную, и теперь уж о разрешении просьбу подал! Какова история? Ведь это умора просто!..

РЕДАКТОР. Да... Но позвольте, вы из каких источников слышали все это?

ИЗВЕСТНЫЙ БЕЛЛЕТРИСТ. Вахлевский рассказывал вчера.

РЕДАКТОР. Врет ведь, чай, по обыкновению. А выдумал не худо: генерал и вдруг газету издает со специальной целью.

ГОСПОДИН. Вы тетрадку мою прочитали?

РЕДАКТОР. А как называется ваша статья?

ГОСПОДИН. Моя-то... да как бишь ее...

РЕДАКТОР. Не припомните?

ГОСПОДИН. Да это комедия такая, с куплетами...

РЕДАКТОР. Ваша собственная?

ГОСПОДИН. Еще бы... не чужая же... Да вы не извольте беспокоиться, я ее сейчас признаю; вы мне только тетрадки все до одной разложите, я ее как раз признаю по обложке!

РЕДАКТОР (с улыбкой). По чему-с?

ГОСПОДИН. По обложке: она в такой бурой обертке с разводами...

РЕДАКТОР. Да ведь у меня очень много рукописей, разложить их будет трудновато.

ГОСПОДИН. Наверно, не все в цветной обложке-с.

РЕДАКТОР. Не все...

ГОСПОДИН. Ну вот, извольте видеть, значит, оно плевое дело...

РЕДАКТОР (подходит к одному из картонов, достает оттуда несколько тетрадок и кладет их на стол). Выбирайте!

ГОСПОДИН. Сейчас-с...вот эта она самая... с разводами (Берет одну из тетрадок и подносит ее к самому носу редактора.) Изволили прочитать?

РЕДАКТОР (развертывая тетрадь). Я водевилей не помещаю.

ГОСПОДИН. Не требуется?

РЕДАКТОР. Не требуется.

ГОСПОДИН. А в каком же вкусе, смею спросить, желаете иметь?

РЕДАКТОР (раздражительно). Во всяком, только не водевилей с куплетами.

ГОСПОДИН. Есть у меня вещицы в тепленьком роде, знаете à la Достоевский... записки заключенного... нынче больше этот род требуется.

РЕДАКТОР. Гм, гм.

ГОСПОДИН. Так вам в чувствительность-с? А то не желаете ли сатирическую поэму?

РЕДАКТОР (смотря на господина в упор). Не желаю.

ГОСПОДИН. Я б дешево-с... если б только единовременно...

РЕДАКТОР (уже совершенно бранно). Я гонорария вперед не плачу...

ГОСПОДИН (схватывая со стола тетрадку). В театральном, стало быть, вам не требуется, так я уж в другой раз сатирическую занесу.

РЕДАКТОР (поворачиваясь к нему спиной). Как угодно.

ГОСПОДИН. До приятного свидания! (Уходит.)

РЕДАКТОР (обращаясь к беллетристу). Каков барин?

БЕЛЛЕТРИСТ. Хорош!.. Откуда они набираются?.. Ведь это просто чудовище!

РЕДАКТОР. Мизерабли литературные!.. Это все наша напускная, выдавленная литература!..

БЕЛЛЕТРИСТ. Да, Михаил Федорович, по правде сказать, ваша братья, редакторы виноваты в безобразном явлении подобных мизераблей.

РЕДАКТОР. Никто в этом не виноват.

БЕЛЛЕТРИСТ. Как так никто?

РЕДАКТОР. По божьему попущению!..

БЕЛЛЕТРИСТ. Как говорил покойный Хомяков. Ха, ха, ха!.. Пожалуй, что и так. А гонорарий вперед требуют?

РЕДАКТОР. На этого у каждого есть талант, и еще какой!.. Лезут точно в странноприимный дом, в богадельню!

БЕЛЛЕТРИСТ. Тоже какой-нибудь мизерабль.

РЕДАКТОР. Наверно, по звонку слышу.

НЕЗНАКОМЕЦ (отрывисто, гробовым голосом). Имею желание беседовать с господином редактором.

РЕДАКТОР. К вашим услугам.

НЕЗНАКОМЕЦ (подает большой фолиант, но не выпускает его из рук). Это — труд мой. Я работал над ним два года. Материалы, вошедшие в него, составляют величайшую редкость...

РЕДАКТОР. Очень рад-с; как называется?

НЕЗНАКОМЕЦ. История ордена Меченосцев... Угодно вам будет приобрести?

РЕДАКТОР. Позвольте сперва прочесть.

НЕЗНАКОМЕЦ. Прежде нежели я соглашусь на ваше желание, осмелюсь предложить вопрос: сами вы читаете все рукописи или вы отдаете их на просмотр своим сотрудникам?

РЕДАКТОР. Некоторые отдаю...

НЕЗНАКОМЕЦ. По опыту знаю, милостивый государь, что есть такие редакции, которые, взявши рукопись на просмотр, похищают главную мысль сочинения и возвращают потом автору с отказом.

РЕДАКТОР. Будто бы есть такие редакции?

НЕЗНАКОМЕЦ. Говорю по многолетнему опыту, государь мой... Если вы намереваетесь отдать мою рукопись на просмотр какому-нибудь ученому, то не благоугодно ли вам будет означить мне его адрес, и тогда я сам снесу свое произведение...

РЕДАКТОР. Да зачем же-с? Это совершенно лишнее; вы оставьте рукопись, я уж с ней распоряжусь.

НЕЗНАКОМЕЦ. Не могу, государь мой, никак не могу сойтись с вами на таких условиях; многолетний опыт научил меня благоразумию.

РЕДАКТОР (с сердцем). Если вы мне не доверяете, то как вам будет угодно, напрасно беспокоились: ни одна редакция не может подчиниться такой требовательности.

НЕЗНАКОМЕЦ. Не желаете ли дать мне расписку в получении от меня рукописи, с предоставлением мне права заявить свою претензию в случае отказа напечатать ее и появления в вашем журнале статьи с подобным содержанием?

РЕДАКТОР. Нет-с, я никак не могу на это согласиться.

НЕЗНАКОМЕЦ. Без строго определенных условий не хочу предоставить произволу случая двухлетний труд мой... (Еще более глухим голосом.) Размыслите, государь мой, на каких шатких условиях зиждется существование наших тружеников. (Ни с кем не раскланиваясь, медленно уходит.)

РЕДАКТОР (беллетристу). А этот экземпляр как вам нравится?

БЕЛЛЕТРИСТ. Феноменально!.. это какие-то подземные чудища!.. Однако, между нами говоря, в его нелепых условиях есть кое-что толковое.

РЕДАКТОР (озадаченный). Что же, скажите на милость?..

БЕЛЛЕТРИСТ. А то, что, действительно, если поближе присмотреться, то положение пишущей братии нисколько не гарантировано от произвола редакторов... ну и нет у нас никаких юридических норм, контрактов, что ли... чтобы обеспечивало сколько-нибудь!..

РЕДАКТОР. Ах, полноте, что вы говорите... Да ведь мы не разбойники! (Указывает на свои картоны.) Что сюда попадет, не может пропасть; а если как-нибудь и пропала бы рукопись, каждый заплатит.

БЕЛЛЕТРИСТ. Но в том-то и дело, как заплатите... вы будете ценить манускрипт в два двугривенных, а автор в тысячу рублей — кто же рассудит?

РЕДАКТОР. Да, но все-таки невозможно допустить такой... коммунизм!.. (Прохаживается по комнате.) Что вы говорите!.. Да если писать контракты, так в накладе будет сама же пишущая братия, а не редакторы!.. Сколько денег забирают вперед...

а потом и сиди у моря... У меня до десяти тысяч в долгах; а ни расписок, ни условий... А то заберет еще целковых пятьсот за одно заглавие, а там и пишет записку, что де вы направление изменили, не могу у вас сотрудничать!..

БЕЛЛЕТРИСТ. Будто бы!..

РЕДАКТОР. Да чему вы удивились, вы не первый год пишете... а потом кричит, что плантаторы, казну дерут с сотрудников... Вот у меня тоже случай был... Есть тут идиот обличитель: гражданское чувство во все редакции поставляет...

Ну дурак колоссальный, и приходит он ко мне... (Вдруг останавливается.)

БЕЛЛЕТРИСТ. Кто такой?

РЕДАКТОР (взглянув на двери, на ухо беллетристу). Легок на помине.

ОБЛИЧИТЕЛЬ (благообразный на вид, с окладистой бородой византийского письма, глупые глаза и серьезнейший тон). Зашел к вам, Михаил Федорович; я слышал, вы нуждаетесь в статьях по физиологии общества... у меня есть этюд, я его занес на пути в другие редакции...

РЕДАКТОР (с улыбкой). А вы где же нынче больше пишете?

ОБЛИЧИТЕЛЬ. Я в «Общественном благоденствии». Единственная честная газета. Я там получил весь литературный отдел.

РЕДАКТОР. Да как же это, ведь она экономическая газета...

ОБЛИЧИТЕЛЬ. Н-да.

РЕДАКТОР. То есть издается на принципах экономистов...

ОБЛИЧИТЕЛЬ (глубокомысленно). Ну да.

РЕДАКТОР. А ведь вы, если я не ошибаюсь, держитесь социалистических взглядов.

ОБЛИЧИТЕЛЬ. Конечно... В том-то и дело. Я хочу это согласить... Знаете, дать новый толчок...

БЕЛЛЕТРИСТ. Желаете согласить... доброе дело-с... и начали уже действовать в этом духе?

ОБЛИЧИТЕЛЬ (очень важно). Я предпослал несколько руководящих статей... А вы, Михаил Федорович, если нуждаетесь по физиологии общества, то вот со мною этюд: «Реактивное движение в современных деспотически-централизационных обществах». Я это писал летом, в Париже...

БЕЛЛЕТРИСТ. Под впечатлением французского порядка вещей?

ОБЛИЧИТЕЛЬ. Н-да!.. Нет возможности дышать этим наполеоновским воздухом... Такой порядок вещей нельзя больше допускать...

БЕЛЛЕТРИСТ. Желаете ниспровергнуть?

ОБЛИЧИТЕЛЬ. Я нахожу, что нужно помочь лучшим людям Франции...

РЕДАКТОР. Как же это? Из России?..

ОБЛИЧИТЕЛЬ. Я подметил симптомы, по которым можно заключить, что Франция или окончательно задохнется, или сбросит с себя всю эту мерзость.

БЕЛЛЕТРИСТ. А долго ли вы пробыли в Париже?

ОБЛИЧИТЕЛЬ. Недель пять!

БЕЛЛЕТРИСТ (многозначительно). А-а...

ОБЛИЧИТЕЛЬ. Вообще нужно подтянуть общественное самосознание... а у нас... Что это за распущенность!.. Беллетристика забыла свое гражданское назначение... Зачем нам все эти тонкие анализы!.. Вы вот, Михаил Федорович, пристрастились к повестям этого Волгина... А что в них проку...

РЕДАКТОР (стараясь замять разговор). Из Парижа вы, верно, проехались по Швейцарии?

ОБЛИЧИТЕЛЬ. В повестях и романах этого Волгина я ничего не вижу, кроме старческого сладострастия... Он строчит в утеху реактивным слоям нашего общества; барынь приводит в восхищение разными пошлостями...

РЕДАКТОР (переминается с ноги на ногу). Если у вас рукопись при себе, то оставьте, я прочту...

ОБЛИЧИТЕЛЬ (проясняясь). Хорошо. (Подает рукопись.) Это первый этюд. Я готовлю целый ряд. Прощайте, спешу в редакцию «Общественного благоденствия». Как пошлете в типографию, не забудьте мне тридцать отдельных оттисков.

РЕДАКТОР (потирая руки). Очень хорошо-с!..

ОБЛИЧИТЕЛЬ. А повестей-то Волгина, право, не помещайте. Вы вдаетесь в тухлый консерватизм... У меня на эту тему есть идея большой, капитальной статьи. Мне хочется показать, как со времени «Отцов и детей» Тургенева писатели его поколения уцепились за растлевающее направление — действовать на инстинкт масс... у меня уж совсем созрела идея... Только я, Михаил Федорович, этюд мой по шестидесяти пяти, не дешевле... (Уходит.)

РЕДАКТОР (по уходе Обличителя стоит несколько минут с опущенными глазами). Вы меня извините, Алексей Филиппович... я ведь, знаете, у меня здесь почти невозможно спастись от таких глупых столкновений.

БЕЛЛЕТРИСТ (принужденно смеясь). Полноте, что это вы, меня распотешил этот радикал... Интересно прислушаться, как эта либеральная и мудрая братия честит нас... забавно.

РЕДАКТОР. А ведь рассудите поглубже, это в своем роде тоже продукт, порожденный современным движеньем.

БЕЛЛЕТРИСТ. Да-с, наша «почва» производит иногда субъектов, нечего сказать!

РЕДАКТОР. Но какая же это «почва», помилуйте? Это плесень, это грязь с поверхности, а «почва» там глубоко, в недрах! Это все личности, именно оторвавшиеся от почвы и болтающиеся в воздухе. Вот вам бы ряд очерков о таких личностях написать под общим заглавием «Оторвавшиеся от почвы», могла бы вещь очень интересная быть.

БЕЛЛЕТРИСТ (с важностью). Н-да, я попробую... Но покуда я весь в своем романе, докуда я о других созданьях мечтать даже не способен... Чем дальше иду, тем шире передо мною открывается поле нашей жизни, нашей общественной жизни, и какое поле! Тут и бурьян, тут и тимофеева-трава, тут и цветы лазоревые... Я вам говорил, как я озаглавить намерен свое произведение?... «Между отжившим и не родившимся» — не правда ли, сейчас уж из одного заглавия идея ясна?

РЕДАКТОР. Прекрасно, прекрасно, работайте, работайте. Только (любезно треплет беллетриста по плечу) к январской книжке, уж пожалуйста, доставьте.

БЕЛЛЕТРИСТ. Непременно, непременно... К январской доставлю, будьте уверены, Михаил Федорович, будьте уверены... Я бы только хотел вас попросить теперь насчет капиталов.

РЕДАКТОР. Не могу, батюшка, видит Бог, не могу... Сами знаете, теперь денег нет ни у кого, время такое...

БЕЛЛЕТРИСТ. Ну хоть немного...

РЕДАКТОР. Серьезно не могу... Вот подписка начнется, тогда извольте сколько угодно, тогда слова не скажу... Теперь, ей-богу, ничего нет.

БЕЛЛЕТРИСТ (в сторону). Скареда! Знаем мы, как у тебя нет! (Вслух с некоторой ледяностью.) Так до свиданья-с, Михаил Федорович!..

РЕДАКТОР. Прощайте, Алексей Филиппович, так уж к январской книжке, пожалуйста...

БЕЛЛЕТРИСТ. Думаю, думаю; но, однако, развитие идеи, может быть, потребует еще продолжительной работы... До свидания! (Уходит.)

РЕДАКТОР. Развитие идеи... да развитие идеи, толкуй тут! Денег вперед не получил, так и идея пошла в длину и ширину роста... Удивительный теперь народ стал! А как и вперед-то дать! Дашь, пожалуй, еще хуже — ничего не доставит. Этакое скверное направление пошло! Особенно это молодое поколенье, эти нигилисты насчет платы невыносимы: напечатаешь каких-нибудь листа полтора его маранья — сию же минуту и гонорарий подавай, и уж непременно пятьдесят с листа, хоть до сих пор он и строки не писывал! И ведь как пишут-то, просто читать нечего! Выйдет брошюрка иностранная, прочтет он ее, да и не прочтет хорошенько-то — и бац статью! О чем пишет, что развивает, хорошо и разобрать нельзя; понятно только одно, что отрицает человек все, что под руку попадет, бьет с плеча направо и налево! И ведь любят теперь читать в таком роде, ужасно любят. Напечатай какое-нибудь уголовное дело с пятью убийствами и кровосмешением, — прежде бывало так и кинутся — а теперь и не займет никого подобная вещь; помести статью эдакую нигилистическую, где авторитеты сбиваются, где незыблемость оснований подкапывают, — так вот все и бросятся на нее как угорелые! В последнее время еще реакция маленькая, а прежде мочи не было просто. И не нравится, и не сочувствуешь этому свистанью и казачеству, а делать нечего, заводишь у себя в журнале их: не пойдет иначе, не заинтересует публику, а мы ведь рабы ея...

Ну кого еще Бог пошлет! Тоска просто...

ДАМА. Михаил Федорович! Прошу извинить, извинить, что, не зная вас лично, обращаюсь к вам; но дело столь близко к моему материнскому сердцу, что я сочла долгом познакомиться с вами...

РЕДАКТОР. Очень приятно! (Купцу.) Потрудитесь подождать. Садитесь, пожалуйста! (Показывает на стул.)

КУПЕЦ. Не беспокойтесь, мы и постоим-с... (Становится около стены и подозрительно начинает оглядывать все кругом.)

РЕДАКТОР (даме). Чем могу быть вам полезен?

ДАМА. Позвольте вам рекомендоваться: статская советница, вдова Оглашенская (Пытливо смотрит, какое впечатление произвела на редактора; тот молча кланяется.) Статская советница Оглашенская, мать моего сына, который вам уже известен, конечно?

РЕДАКТОР. Извините, я не имею удовольствия...

ДАМА. Как не имеете удовольствия? Но ведь вы читали его повесть, ведь она была доставлена вам?.. Ах, что ж это я, какая, право! Извините, я забыла, что у него там... как его называется псевдо... псевдоним подписан. Псевдоним моего Ванечки — Адольф Розальский! (Опять смотрит, какое впечатление произвели ее слова.)

РЕДАКТОР. Извините, я не припомню... Как называется повесть вашего сына?

ДАМА. Но как же это вы, господин редактор, не знаете? Ведь вы читали произведение моего сына? Как же это вы не помните?

РЕДАКТОР. Нам много доставляют рукописей, мы не можем всех помнить...

ДАМА. Всех!.. Надеюсь, сударь, что мой сын не все! Повесть моего сына носит заглавие «Два сердца, или Роман в Парголове», вот-с как называется она... (Смотрит опять, какое впечатление произвели слова, ждет чего-то необыкновенного, вроде превращения редактора в розу.)

РЕДАКТОР (начинает перебирать какие-то бумаги на столе). Сию минуту-с... Повесть вашего сына сдана в контору.

ДАМА (в восторге вскакивая). Значит, будет напечатана! Благодарю вас!

РЕДАКТОР. Позвольте... вы ошибаетесь! Повесть сдана в контору редакции, вы можете оттуда взять ее: она не годится к печати.

ДАМА (внезапно наступая на редактора). Как, сударь, не годится к печати? Повесть моего сына не годится к печати? Вы ошибаетесь, милостивый государь, вы ошибаетесь!

РЕДАКТОР. Позвольте повторить вам, что рукопись господина Адольфа Розальского сдана в контору и не может быть помещена в моем журнале.

ДАМА (все больше и больше приходя в азарт). Как не может? Почему не может? Помилуйте, я сама мать, я знаю талант моего сына, я сама читала его «Два сердца», я могу судить... Я воспитывала Ванечку дома, наконец, он окончил курс в корпусе — разве он может написать такое, что не годится к печати!.. Может быть, вам протекция, сударь, нужна, может быть, рекомендация известных лиц, так я имею знакомство с значительными людьми; мне граф Храпов родственник, он и крестил Ванечку, я, сударь, письмо могу от него взять, я могу, наконец, просить его о личном предстательстве!

РЕДАКТОР (улыбаясь). Вы напрасно бы беспокоились. Повесть вашего сына потому не принята, что редакция не находит этого нужным. Обратитесь в другие журналы...

ДАМА. Но позвольте, сударь, почему же вы находите повесть моего сына недостойною помещения в вашем журнале? Вы извините меня, я как правдивая мать прямо вам скажу, что у него, у моего Ванечки, давно-с наклонность была к литературе; он еще ребенком преинтересную сказку написал, индейскую сказку, знаете, волшебного эдакого содержания: пастушка на облаках и волшебник какой-то, и сюжет, и все преинтересно... Я была в восторге, все тетки его в восторге, а они ценить могут, сударь, могут; их свояченица сама в журналах пишет, — да-с... Наконец, вся Пензенская губерния, все благородные девицы, все дворянство, даже предводитель Петр Петрович Шелохвостов!

РЕДАКТОР. Это до меня совершенно не касается-с... Повторяю, я не могу напечатать... Обратитесь в другие редакции, быть может, там не откажут.

ДАМА (внезапно переменив горячий тон на холодно-внушительный). Да-с, конечно, не откажут, надеюсь. (Отпирает саквояж.) Позвольте повесть моего сына?

РЕДАКТОР. Вы можете получить ее в конторе.

ДАМА (порывисто запирает саквояж). Благодарю-с. Прощайте! (Выходит с видом оскорбленного достоинства. В сторону). Заплатить, чай, нечем, так и не достойна быть напечатанной. Разбойники!

РЕДАКТОР (купцу). Что вам угодно?

КУПЕЦ (кланяясь). Извините, ваша милость, что беспокойствие одно, то есть, вам делаем...

РЕДАКТОР. Ничего... Помилуйте...

КУПЕЦ (ужасной скороговоркой). Тепереча, ваша милость, как мы, то есть, к купеческому званию привержены и торг ведем бакалеями, то и раскидываем так, что сочинительством этим заниматься нам, выходит, непристойно даже... (Кланяясь.) Уж вы, сударь, Сеньку-то, остолопа моего, на этот, то есть, счет не смущайте, потому как мы теперь, его родители, и, стало быть, в нашей воле он весь тут, а воля наша такова, чтобы, мол, он по бакалейной части, а статьи эти всякие по сочинительству оставил, потому что это нам не для чего-с.

РЕДАКТОР. Позвольте, пожалуйста, я ничего не могу разобрать из того, что вы говорите...

КУПЕЦ (так же скоро). Разбирать тут, ваша милость, немного приходится... Мы, то есть, так это все дело в кратости полагаем: как мы, то есть Сеньке-болвану родители, стало быть, над ним есть воля наша. Так али нет-с?

РЕДАКТОР. Ну-с, мне-то что до этого?

КУПЕЦ (пытливо смотрит на него). Да позвольте, сударь, спросить вашу милость: Сенька-то известен вам или нет? Может, он ведь и врал мне, разбойник, что с сочинителями этими, что газеты держат, знаком...

РЕДАКТОР. Я не знаю никакого Сеньки. Нас ведь, редакторов, много в городе...

КУПЕЦ (в сторону). Отвертеться, стракулист, норовишь! (Вслух.) Это точно-с. Только ведь вашу милость редахтуром Михаил Федорычем прозывают?

РЕДАКТОР. Да, меня так зовут.

КУПЕЦ. Так-с. Тепереча, стало быть, известен вашей милости купеческий сын Семен Самозванов?

РЕДАКТОР (припоминая). Да-да, действительно мне какой-то молодой купец приносил на днях свои стихотворения.

КУПЕЦ. Вот, сударь, вот; это он, Сенька-с! Вы ему, ваша милость, веры не давайте: он хоть и сын мне, а так сказать надо, остолоп самый несообразный, а не то, что ему сочинителем, то есть, быть-с, это верно-с.

РЕДАКТОР. Очень может быть, но я не вижу, каким образом меня-то это касается?

КУПЕЦ. Нет, ваша милость, мы теперь просим вас такое рассуждение иметь: разве закон против власти родительской положен? Нету такого закона; убью мое чадо, и Сибири на меня за то нет! Так это, али нет-с? А он теперь, бестия Сенька-то, намедни от вашей милости пришедши, говорит мне такие речи, что как будто бы ваша милость ему обозначили, что у него, то есть, это дар и что теперь насчет этого дара им помыкать никто во всем мире не может? Я, конечно, ему в те поры клочку-с первым делом дал. Вот тебе, говорю, бабий ты сын, чтоб наперед пустых речей от тебя не было!.. Всеконечно, ваша милость, он еще летами молокосос и по причине своего неразумия все это в воображении имеет, но наше такое рассуждение, что вашей милости ему бы внушать покушение против власти родительской словно бы и не надлежало. Мы люди простые, торговлю с Богом ведем, и другим дела свои тоже справлять не мешаем, и об одном, то есть, просим, чтоб и прочие другие в рассуждении нас ту же линию имели... (Кланяется.)

РЕДАКТОР. Вы ошибаетесь: я не говорил вашему сыну, чтобы он против вас шел; я говорил, напротив, чтобы он не кидал своих купеческих занятий, но чтоб и писать продолжал, потому что действительно у него есть как будто что-то вроде таланта.

КУПЕЦ. Оченно может быть, только нам наплевать-с на эти таланты-с! Нам теперь-с по нашей торговой части одного требуется: чтоб человек расторопен был, да не зевал насчет покупателев, а все другое прочее мы желаем вам-с предоставить. По причине всего этого-с просим мы убедительно вашу милость, в случае если бы законный наш сын Семен к вам припожаловал с этим своим сочинительством, то гоните, ваша милость, его в шею-с; потому ничего другого он не заслуживает, по нашей власти родительской этого нам желательно. Нам только насчет этого-с. Просим прощенья-с. (Уходит.)

РЕДАКТОР. Черт знает, что это такое, что за нелепых личностей Бог посылает! Вот ведь...

«Заезжай сегодня вечером ко мне или пришли сейчас с посланным триста рублей, мне они необходимы. Твоя Люся». Каково это вам покажется? Вот так денек выдался!