В труде писателя над своим произведением наступает период, когда весь материал в руках, когда характеры людей ясны и люди наконец зажили на страницах рассказа, повести или романа своей жизнью. Радостный подъем владеет писателем, ему пишется легко, он чувствует, как «доходит» до будущего читателя каждая его мысль. Но даже и в момент наивысшего подъема у писателя иной раз возникает сомнение: а как встретят книгу в редакции журнала, в издательстве?
Для многих из нас этот момент встречи с людьми, профессией которых стало помогать нам находить недостатки в наших рукописях,— иногда трудно переступаемый порог. Всем нам хочется глубоко всмотреться и честно продумать, почему так часто радостное волнение от оконченного труда и от встречи с первым, пусть требовательным читателем рукописи, но другом книги и ее автора, омрачается опасением встретить у редактора механический подход к произведению.
Каждый из писателей не раз думал о том, как повысить качество своих произведений, и о том, как важен для книги ее редактор. Но работа писателя с редактором при всей ее необходимости часто приобретает ненужный, не помогающий писателю в его труде над рукописью оттенок, который Н. И. Замошкин на одной из писательских конференций назвал метким словом «буквализм».
Вопрос этот давно вышел за рамки индивидуальных случаев, и правильное его разрешение поможет нам работать лучше и полноценнее.
Выход в свет новой книги — событие общественного значения, и когда читатель закрывает недоработанную автором книгу, он вправе говорить и о плохой работе редактора. Но, с другой стороны, писатель тяжело переносит, когда редактор проявляет неуважение к творческой индивидуальности автора, стремится «пригладить» особенности его стиля. Поэтому в сотрудничестве писателя с редактором каждый случай своеобразен; работу редактора нельзя подвести под общее правило — в этом ее особенность.
Когда рукопись принята издательством, она переходит к редактору, и начинается работа редактора с автором. Учитывая все пожелания, сомнения, указания, предложения редактора, писатель садится к столу на длительный срок и работает. Он обдумывает все пометки редактора на полях, прикидывает, вводят ли они новое в его уже выраженную мысль, он принимает или отвергает их; одним словом, он работает.
И вот рукопись снова принесена в издательство, ее снова читает редактор, уже сделавший ранее ряд отметок на ее полях, и теперь ему следует только удостовериться, учел ли автор эти замечания. Ведь рукопись-то уже принята и обсуждена с редакторами отдела, издательство считает ее хорошей, а писателя — надежным работником, которому, конечно, и самому важно сделать хорошую, нужную книгу; это же его работа, его мысли и труд, направляемые к советскому, вдумчивому и требовательному читателю!
Редактор снова берет уже выправленную писателем рукопись. И вот тут-то выясняется отношение к своей работе и писателя, и редактора.
По первой правке рукописи видно, работал ли писатель механически, выполняя безоговорочно все примечания редактора, или же вникал в существо каждого, продумывал и развивал мысль, подсказанную редактором, и в результате находил необходимое решение — за или против. Хорошо, когда у писателя рождаются широкие размышления в этой связи. Тогда, не задумываясь над исправлением отдельной фразы, он развивает уже свою собственную мысль, толчком к которой была пометка редактора, и, таким образом, вносит самую существенную и необходимую для произведения поправку.
Это большая удача, она говорит о том, что редактор верно понял особенности произведения, и автору было легко и интересно работать. В этом и состоит плодотворное содружество писателя и редактора.
Самое трудное для писателя, когда ему встречается редактор, который меркой своей работы считает не качество, а количество поправок в рукописи. Но откуда взялось, что редактор может подходить с такой меркой к писателю? Не потому ли, что встречаются авторы, которые сами это поощряют и слишком легко расстаются со своей мыслью при первом указании редактора? Они соглашаются с исправлением их фразы, так как сами недостаточно поработали над произведением.
Рукопись начинающего или стоящего в зените своего мастерства писателя — это им выношенное и выкормленное живое существо, в котором изменить что-то, выправить может только он сам: даже самый лучший редактор делать это за писателя не должен. Он может лишь предлагать исправление. Нельзя забывать об этом!
Понимать не только главную мысль произведения, а и характер творчества писателя — его умение и манеру — все должен увидеть редактор!
А то бывает даже и так: автор видит, что предложенное редактором изменение данной фразы, выражения, может быть, вполне грамотно, писатель даже может согласиться с редактором, что «так лучше». Но когда дело касается самого исправления фразы, писатель чувствует физически, что рука его не поднимается исправить так, как ему советует редактор, потому что исправление идет вразрез с общим ритмом повествования и даже иногда с тем подтекстом его, который ясно слышен автору.
Я говорю о писателе, который уже плодотворно работал над рукописью. Редактору тут следует быть особенно внимательным к большой работе, проделанной автором. Писатель уже сделал все, что нашел возможным сделать, дальше будет уже не творческая его работа, а механическое «исправление» фразы, отмеченной редактором.
Писателю нельзя уступать ни одного слова, какой бы ни была «маленькой» поправка, если он не согласен с ней.
И тут редактору не нужно настаивать: содружество писателя с редактором не измеряется только согласием писателя на указанные ему исправления. Редактору это надо правильно понять: непонимание иногда грозит срывом работы.
<...>
В издательствах много молодых редакторов, еще недостаточно уяснивших себе свою роль в работе с автором. Когда заведующий отделом видит, что молодой редактор недостаточно вникает в суть дела, ему следует направлять работу такого редактора.
Чем больше я думаю над работой писателя в наши дни подъема творческих сил человека любого труда, тем больше вижу, как необходимо писателю решаться на необычное! Он должен писать кровью сердца, о чем часто писатели забывали и забывают. Но когда его рука поднимается на необычное — фразу ли, характер ли,— писателю делается не по себе: он предвидит трудности, он знает, что многие редакторы будут стараться подогнать его работу под некоторое среднее качество хорошего, а то «вдруг найдется читатель, который не поймет!». Бывает, что редактор скажет: «Это хорошо, так сделаем еще лучше!» — и уберет лучшую находку автора. Необычное иногда находится в споре с грамматической догмой. Вспомним строки, дорогие нам с детства:
На плечах топорики держат.
Убеждена, что у нас могут найтись редакторы, которые, не задумываясь, выправят такую строку.
Основная беда многих наших редакторов в том, что они недостаточно знакомы со всеми особенностями богатого русского языка и потому боятся отступить от догмы.
«Как пахарь, битва отдыхает...» — произносите вы, и трепет восторга проходит по сердцу, вы чувствуете себя богачом, вас охватывает гордость, волнение.
А как бы отнеслись к подобной строке девяносто из ста нынешних редакторов? Нет, я ничего не говорю против вкуса и культурности современных редакторов, способных наслаждаться великими творениями писателей-классиков, стоящими на книжных полках. Но по отношению к современному ему писателю, скромно сидящему рядом у редакторского стола, эта способность как бы приглушена у многих редакторов. Они равнодушны, тогда как им следовало бы быть широко восприимчивыми. Ведь именно в нашем отечестве мы и любим, и признаем своих пророков.
Но почему же так мало в рукописях знаков одобрения редактора? Почему все внимание его устремлено на одни недостатки? Он отвыкает радоваться хорошему, забывая, как радовались удаче писателя Белинский, Некрасов, Горький.
Менее опытный редактор не всегда может отличить сам живорожденное от мертворожденного, он должен услышать об этом от другого, проверить себя. Когда вы слушаете новую симфонию, то часто не улавливаете сразу, что в ней хорошо, а, одевшись и выходя из консерватории, слышите, как человек, идущий рядом, спел особо удавшуюся композитору тему и этим выделил ее и для вас. Человек с музыкальным ухом открыл вам то, чего вы сами не могли уловить сразу.
В сущности, роль музыкального соседа у нас в литературе принадлежит критику-первооткрывателю. Но ведь первым читает рукопись редактор. Больше того, он должен помогать автору не только отсеять ненужное, но иногда и понять свое лучшее,— как же важна и значительна его роль! Каким бережным должно быть его сотрудничество!
Думается, что многие редакторы наших прозаических произведений слишком мало прислушиваются к своеобразному языку писателя, торопятся скорее сгладить его по всем правилам грамматики, перевести то, что отличает его, в обычное. Но автор чувствует, что ему удался полет, и он не хочет снижаться. Товарищи редакторы! Прозаические произведения надо научиться править так же осторожно, с большим тактом по отношению к автору, как и стихи.
Надо не забывать, что и прозаики — поэты!