Внимание, которое уделяют участники дискуссии издательским проблемам, вполне обоснованно. Литературу создают таланты, но организуют литературный процесс (а в том числе и открывают таланты) именно редакторы. Так было, кажется, с момента появления первого печатного органа. Недаром издавна многих писателей и поэтов, уже при жизни обессмертивших свое имя, манило издательское дело.
Все это понятно не только мне — редактору, работавшему и в журнале, и в издательстве. Столь же хорошо известно это и участникам дискуссии. Оттого, наверное, так много призывов к редактору в материалах под рубрикой «Право на имя». Взывают к повышению творческих критериев (Н. Кондакова. ЛГ. 1984. № 43), к профессионализму (А. Шалганов. ЛГ. № 2), к совести (А. Казинцев. ЛГ. № 6). Но давайте на минуту отвлечемся от этих воистину необходимейших, однако таких зыбких материй и подумаем вот о чем. А есть ли у редактора конкретные — скажем, производственные — условия для поддержания этих требований? Словом, что стимулирует его труд в направлении высоких ориентиров?
Представим ситуацию: молодой автор принес в издательство неинтересные, серые стихи. К несчастью, автор оказался знакомым. Допустим, редактор внес рукопись в план редподготовки, откуда она перекочевала в план выпуска, затем в темплан и, снабженная заманчивой аннотацией, получила от «Союзкниги» тираж в 30 тысяч экземпляров. Книга вышла, какая-то часть тиража поступила в библиотеки, другая ушла в книготорги. Через
И что же? Госкомиздат применяет санкции к издательству? Издательство берет на себя убытки? Лишает редактора премии? Ничуть! Ни издательство, ни редактор никак не страдают, они ничем не связаны с дальнейшей судьбой книги.
Или иной вариант: автор принес в издательство талантливую, яркую рукопись. К счастью, книга вышла, весь тираж был раскуплен за полгода, газеты напечатали хвалебные отзывы, и даже премию на конкурсе книга получила! Но и в этом случае материально редактор никак не поощряется.
И наступает момент, когда редактор начинает понимать, что формально ему все равно, какую книгу издавать. Поиски его и открытия ничем не поощряемы, а огрехи (имеется в виду художественная сторона произведения) не наказуемы.
Сознавая, что вопросы прибыли в тонком издательском деле — не главное, рискнем все же сопоставить издательство с предприятием. Ведь в конце концов издательство тоже выпускает продукцию, рассчитанную на потребителя, который либо приобретает ее, либо нет, и тем самым впрямую указывает издательству на качество выпускаемых им «изделий». Так можно ли себе представить производство, которое бы никак не реагировало на спрос и рекламации заказчиков, в нашем случае — сведения об остатках? Можно ли вообразить производство, где высокий процент брака оставался бы без последствий? Где само понятие «брак» оценивалось бы по любым, только не главным для данного производства параметрам? Думаю, не требуется объяснять, что основной показатель брака в литературе — малохудожественность. Каких же только показателей ни существует в издательском деле: план по наименованиям, по листам-оттискам, по тиражу, экономия бумаги, соблюдение сроков прохождения рукописей... Безусловно, без них не обойтись, но почему же нет ни одного сугубо производственного показателя, который учитывал бы специфику именно «издательского производства»?
Самое любопытное, что форма «наказания» издательства существует... но только по отношению к периодике, им выпускаемой. Так, если через три месяца какая-то часть экземпляров журнала оказалась нераспроданной, то 50 процентов убытков сейчас вынуждено брать на себя издательство. Почему же в отношении книг нет ничего похожего?
Спросят, к чему вся эта экономика, когда есть совесть и есть профессионализм, неужели их не хватает для того, чтобы выпускать талантливые или хотя бы просто добротные книги? Вероятно, хватало бы, когда б не ситуация, уже не раз описанная в дискуссии. Вот, например, как изображает ее главный редактор газеты «Лiтаратура i мастацтва» А. Жук: «Скажу честно: многое из того, что приносят молодые в нашу редакцию, я бы ни за что не напечатал, но, увы, иногда у этих авторов — защитники от Москвы до самых до окраин... И те пробивные молодые — это лишь зеленые «копии» некоторых «признанных», которые печатаются и издаются, выламывая руки редакторам (ЛГ. 1984. № 50). Если такое давление испытывает главный редактор, то представьте, каково же «просто редактору»...
У редактора практически (кроме, конечно, профессионализма и совести) нет защиты от подобного давления. Нет аргументов, поддержанных издательской практикой. Это знает не только он, знают и те, кто звонит, настаивает, требует, обещает неприятности. Знают: редактору формально все равно, что выпускать. Лишь бы дотягивала книга до среднего уровня. А в результате происходит именно то, о чем осторожно, в форме вопроса, поведал редактор А. Казинцев: «Не утрачивается ли при такой практике ощущение действенного участия в литературном процессе, не атрофируется ли чувство личной ответственности за судьбу „отработанных“ рукописей?» (ЛГ. № 6). Редактор превращается в правщика, о чем справедливо говорилось на «круглом столе» в Тбилиси. А литература в своей художественной части зачастую отдается на волю случая. Случайно после пятилетнего блуждания по разным редакциям в руки К. Симонову попала рукопись — и вышла в свет замечательная повесть «Сашка» В. Кондратьева. Случайно в руки составителя и редактора сборника фантастики попало три десятка произведений — и вышел удручающий своей пустотой сборник «Фантастика-84» (М.: Молодая гвардия, 1984).
Литература молодых сейчас, как никогда, требует самого пристального внимания, самого высокого профессионализма. Именно потому, что, как показывает опыт работы с «самотеком», число талантов почему-то не увеличивается с ростом числа пишущих. Так что разглядеть их в этом стремительно растущем потоке становится все сложнее. Причем сама окололитературная ситуация ставит одаренных авторов в худшее положение. Талантливый человек хотя бы в силу самоуважения не позволит себе «выжимать» из издательства публикацию, забрасывать инстанции жалобами. Талантливый человек, постоянно подвергая свое творчество переоценке, скорее поверит самой стандартной отписке; а скандальность, самомнение, эпистолярные истерики, по-моему, безусловный симптом бездарности.
И, к сожалению, эту бездарность (прав А. Бугаенко) во многом плодим мы сами. Именно тем, что выпускаем серые книги. Именно тем, что расшаркиваемся с графоманами в деликатных рецензиях и редзаключениях. Нет чтобы ответить прямо: «Оставьте это занятие. Вы совершенно не способны к писательскому труду». Я обращаюсь к вам, молодые: прежде чем выплескивать обиду на чистый лист, подумайте, с чем вы приходите в редакцию. Поверьте, добрая половина всех рукописей, которые мне приходится прочитывать, даже серыми не назовешь — это убогие поделки, жалкие в своей наивной претенциозности и не имеющие никакого отношения не только к литературе, но просто к творчеству, хотя бы и непрофессиональному. Каждый человек обладает своим опытом, безусловно, ценным, как ценен любой опыт, каждый пытается размышлять о жизни, каждый может выразить это словесно — но позвольте, при чем здесь литература? Чем же она виновата, что теперь все мы в меру образованны и в меру умны? Ну так давайте останемся образованными и умными читателями. А литература испокон века понималась и будет пониматься как художественное слово и художественная мысль. Я полагаю, что присылать в редакцию десяток безграмотных стихов или косноязычную повесть, которая тужится что-то такое произнести, — просто безнравственно.
На наших глазах происходит тревожное явление. Наступает, как говорят психологи, эффект привыкания. Сменяются литературные поколения, и новые, молодые редакторы с ходу вступают «в игру», попадая под влияние тех, кто уже смирился с инерцией нетворческого отношения к делу, кто вовсю эксплуатирует принцип: «я — тебе, ты — мне». И вот уже начинает казаться, что многие из них воспринимают эту систему отношений как единственно возможную, поскольку даже не прячут, не таят того, что раньше прозвучало бы обидным намеком. И вот уже Василь Быков с горечью узнает в молодых «черты литературного приспособленчества» и корыстную установку на то, чтобы «занять должность» в издательствах (ЛГ. 1984. № 47).
Я уверен, что большинство редакторов готовы и хотят выполнять то, к чему призывает их нынешняя дискуссия. Требуется лишь создать для этого конкретные условия. Думаю, что истинные писатели, да и критики, поддержат [нас] и помогут нам.