О неточной передаче содержания произведений или цитат из него

2

В некоторых работах даже элементарное содержание произведений передается не вполне точно, а иногда и совсем неточно. Неверно характеризуется жанр произведения, его творческая история.

<...>

Из книги В. Лилина «Иван Александрович Гончаров», которая, как обозначено в подзаголовке, является «пособием для учащихся» (Л. : Просвещение, 1968. С. 90), мы узнаем, что отдельные черты Е. Майковой писатель «воплотил в Вере... в первых двух частях романа». Не вхожу в обсуждение вопроса по существу1. Но В. Лилин, очевидно, забыл, что в первой части «Обрыва» Вера — совсем маленькая девочка, «лет шести с небольшим». Кстати сказать, одну из героинь «Обрыва» зовут не Софья Андреевна, как указано на стр. 76, а Софья Николаевна Беловодова и соответственным образом названы главы из романа, напечатанные в 1860 году в «Современнике».

В учебнике под ред. Н. Кравцова (стр. 362) указано, что статья П. Ткачева «Салонное художество» написана о «Войне и мире». Не о «Войне и мире», а об «Анне Карениной».

В учебнике Г. Поспелова (Поспелов Г. История русской литературы ХIX века /1840–1860 гг. Изд. 2-е, испр. и доп. М.: Высш. шк., 1972) нет таких грубых ошибок, но кое-что все же вызывает удивление. Анализируя вслед за пьесой Островского «На всякого мудреца довольно простоты» его же «Горячее сердце», Г. Поспелов пишет, что драматург «обратился к жизни провинциального, пореформенного купеческо-чиновничьего городка», что, так же как в «Мудреце», «он взял за основу пьесы изображение местных тузов и также разоблачил в их характерах некоторые злободневные социально-политические черты» и что в наибольшей степени «это удалось ему осуществить в изображении городничего, представителя местной реакционной власти» (стр. 427–428). Но как же это согласуется со следующим обстоятельством? «Горячее сердце» написано в 1868[-м] и напечатано в 1869 году. И в первой же ремарке сказано: «Действие происходит лет 30 назад», то есть относится примерно к 1830-м годам, а не к пореформенному времени2. Да и городничий — атрибут дореформенной эпохи (должность городничего была упразднена в 1862 году). Если Г. Поспелов считает, что сквозь дореформенные нравы и порядки просвечивают пореформенные, то так и следовало сказать.

А вот пример того, как содержание произведения или его отдельных эпизодов несколько трансформируется (часто бессознательно) для подтверждения предвзятой мысли, в угоду концепции. Говоря о том, что монологи тургеневских персонажей нередко переводятся «в косвенную речь, эмоционально окрашенную и отчасти воспроизводящую голос героя», то есть о несобственно-прямой речи, С. Шаталов касается между прочим третьей главы «Рудина». Вспомним: «А Рудин заговорил о самолюбии и очень дельно заговорил. Он доказывал, что человек без самолюбия ничтожен» и т. д. О словах «очень дельно заговорил» С. Шаталов замечает: «Эта оценка не может относиться на счет Тургенева: она принадлежит слушателям Рудина, вероятнее всего Басистову и Лежневу» (Шаталов С. Проблемы поэтики И. С. Тургенева. М.: Просвещение, 1969. С. 117–118). Остановим на этом наше внимание. Весьма сомнительно, чтобы слово «дельно» могло передавать восторженное восприятие Басистова, у которого «чуть дыханье не захватило» и который после этого целую ночь не спал. Что же касается Лежнева, то в его присутствии Рудин едва ли произнес бы многое из того, о чем он говорил в этот вечер, но Лежнева, как мы знаем из романа, при этом не было. Рудин встретился с ним у Ласунской только на следующий день в следующей главе романа.

Приведем также образец жанровой характеристики произведения. В книге Л. Варустина о «Русском слове» (стр. 63) популярный в свое время роман Д. Мордовцева «Знамения времени» (1869) назван почему-то «историческим романом». Мордовцев действительно написал много исторических романов, но «Знамения времени» не принадлежат к их числу. Речь идет в нем о пореформенной действительности, о злободневных явлениях.

Я не останавливаюсь в этих заметках на методах цитирования — это особый вопрос. Но об одном случае — довольно показательном — мне все же хочется упомянуть. А. Аникст пишет о «Борисе Годунове»: «Пушкин создавал свою трагедию с мыслью о современности. Слова юродивого „Нельзя молиться за царя убийцу“ имели в виду не столько Годунова, сколько Александра I, разделявшего ответственность за убийство его обезумевшего отца Павла I. Другие черты Бориса также были списаны с Александра» (стр. 161). Здесь не место рассматривать точку зрения А. Аникста. Допустим даже, что он прав, но почему слова юродивого приведены неточно? Ведь юродивый говорит не о царе-убийце, а о «царе Ироде». Уверен, что эта замена произведена не преднамеренно (цитата по памяти), но сделана она в угоду заданной мысли. Имя Ирода (с иудейским царем Иродом связано евангельское предание о поголовном истреблении младенцев в Вифлееме) ассоциируется, конечно, с убийством царевича Димитрия, но никак не с убийством Павла I.