Литературная практика С. Довлатова противоречила его взгляду на ненужность писателю редактора. Вот И. Ефимов пишет ему замечания на его эссе о Карле Проффере:
«Эссе про Карла — милое и занятное. Сомнение вызывают три момента:
а) «вялый тюфяк» — все-таки обидно; может быть, «не умеющий пить», «не оценивший портвейна „Три семерки“»?
б) Случайно ли взята фамилия Ерофеев. Дело в том, что именно с этим автором у семьи были всякие осложнения эмоционального порядка. Могут понять за язвительный намек.
в) Американец, предпочитающий русскую литературу — своей, — это, во-первых, неверно, а во-вторых, вообще неизвестно, что́ Карл предпочитал в литературе. В русскую же он был соблазнен Набоковым — может, это и использовать для характеристики? (Довлатов С. Эпистолярный роман / С. Довлатов, И. Ефимов. М., 2001. С. 73). Довлатов ответил: «Все три поправки в „Карла“ внес» (Там же. С. 75). Получается, что редакторского характера замечания полезны для него.
А вот как он ответил на замечание Г. Владимова или его жены Н. Е. Кузнецовой в письме к Владимову от 28 дек. 1984 г.: «„Тенистый пруд“ — конечно, глупость. Видимо, это инерция звукового трафарета: тенистый сад, тенистый парк, тенистый гроб и т. д. Спасибо за исправления. Надо мне быть повнимательнее» (Звезда. 2001. № 9. С. 161).
И. Ефимову он пишет: «С большинством ваших замечаний [по „Зоне“] я согласился и „как мог“ исправил текст, заупрямился же в одном, или максимум — в двух случаях» (Довлатов С., Ефимов И. Эпистолярный роман. М., 2001. С. 186). Мало того, он даже просит редакторских замечаний от Ефимова и его жены: «Если в ходе набора... у Марины будут возникать замечания, я их с благодарностью восприму. Особенно прошу ее обратить внимание на всякого рода проявления нескромности (что случается) и в более общем плане — на проявления дурного вкуса. Переписывая „Зону“, я обнаружил, застонав от омерзения, такую фразу:
„Павел! — пожаловалась она ему на эти руки, на эти губы пожаловалась она ему. — Павел!..“
Вообще, моя мать считает, что у меня плохой вкус. Может быть, это так и есть» (Там же. С. 182).
То есть Довлатов, признавая замечания своих редакторов, тем самым признавал и необходимость и пользу таких замечаний.
В письме Г. Владимову от 6 нояб. 1984 г. он развернуто изложил свое отношение к редакторским оценкам и поправкам:
«Поскольку мы вступаем в отношения „автор — редактор“, хочу осветить некоторые моменты:
1. Меня никогда не обидит прямой, лаконичный отказ. Я заранее признаю право редактора отклонять любую рукопись, не отчитываясь в причинах. Когда я работал в „Новом американце“, то настрадался от самолюбивых авторов, и совсем не хочу подвергать Вас таким же мучениям. Единственной реакцией на отказ будет то, что я вскоре пришлю Вам следующую рукопись.
2. Мне известно, что „Грани“ имеют вполне достойное „направление“, и потому, если мой рассказ окажется „не в русле“, то ничего оскорбительного в этом я не увижу.
3. Мне известно также, что Вы заканчиваете роман о войне и, очевидно, будете публиковать его в своем журнале (чего мы с нетерпением ждем), то есть в „Гранях“ может не оказаться места для рассказа (повести?) в 40 страниц. В этом случае, если ждать надо, скажем, год, то я бы переправил рукопись Максимову, а Вам бы месяца через два-три прислал бы что-нибудь новое, или даже раньше, и покороче.
4. Я абсолютно спокойно отношусь к любым сокращениям, и уж Вам-то доверяю в этом полностью, но вписывать что-либо — нежелательно. Чем талантливее вписавшее лицо, тем инороднее будет эта фраза или строчка. Извините и не сердитесь, что приходится предупреждать о таких вещах, но к этому побуждает меня некоторый горький опыт» (Звезда. 2001. № 9. С. 160). Публикатор писем Довлатова к Г. Н. Владимову в журнале «Звезда» А. Арьев добавил в примечании к п. 4, что забота о том, чтобы в его тексты ничего не вписывали, была ключевой для Довлатова. И Арьев цитирует письмо Довлатова к нему: «Вычеркнуть можешь что угодно [...], но если кто-то захочет что-либо вписать, то останови этого человека, и чем талантливее лицо, которое впишет в мой текст что-либо свое, тем это ужаснее. Теоретически самое ужасное, если бы Достоевский что-то вписал в мое произведение».