С каждым годом писателю становится все труднее и труднее издать книгу. И не только начинающему, но и известному, публиковавшему свои произведения не раз. Начинающему всегда трудно, это понятно. Но ведь известному тоже, чтобы его книга попала в план, а затем в производство, практически надо ждать три, а то и четыре года — издания ныне планируются на несколько лет вперед. Если же учесть, что две рецензии, предшествующие движению рукописи, пишутся теперь не месяц, как когда-то, а нередко и год, то картина складывается такая: сдал рукопись, скажем, в нынешнем году, в план редакционной подготовки она в лучшем случае попадет в восемьдесят восьмом, то есть в свет выйдет в восемьдесят девятом, а то и в девяностом...
Издатели утверждают: виной всему нехватка бумаги. Но производство ее, как известно из сводок статистики, неуклонно растет. Может быть, в последнее время у нас появилось слишком много таких писателей, как Сименон, создающих роман в течение одной недели, и с их завидной производительностью не способна справиться развивающаяся Балахна? Но, по моим наблюдениям, столь плодовитых литераторов у нас раз два и обчелся. И все-таки издательские портфели полны и с каждым днем катастрофически разбухают. Нередко даже талантливая рукопись ждет своей очереди в течение долгих лет! Это приводит ко многим негативным последствиям, в частности и к такому: требуя от произведения активного вторжения в жизнь, актуальности и злободневности, издательство уже в рукописи обрекает его на ненужную потерю остроты, а если это произведение очерковое или публицистическое — на полное отставание от жизни.
Должен признаться: лично я никогда издателем не был. Но работаю в литературе уже без малого шесть десятилетий, имея дело со всеми издательствами Киева и других городов, опубликовал довольно много книг и сборников. Если бы меня сегодня спросили, как выходила в свет та или иная книга в тридцатые годы, то я бы, пожалуй, и вспомнить не смог каких-либо подробностей: сдавал рукопись, а через три-четыре месяца получал авторские экземпляры готовой книги. В предвоенные времена дело чуть-чуть осложнилось, но все равно не тянулось больше года.
В чем же причина нынешнего положения? Бумаги некогда вырабатывалось куда меньше, но стихи с целью мелочной экономии бумаги не печатали в подбор, как программу радио и телевидения, выходные [правильно: выпускные] данные не помещали с той же целью впереди титульной страницы, словно специально, чтобы читателю казалось, будто он раскрыл книгу не с того конца. Издательства в сравнении с нынешними были малютками, например, штат харьковского «Руха», выпускавшего не менее ста названий в год, состоял из трех человек, редакторов приглашали со стороны, художник осуществлял и техническое оформление, а рядовое издание нередко выглядело, как теперь подарочное.
Я думаю, что причина не одна — их две: постепенная, но неуклонная издательская бюрократизация и все усиливающееся делячество в вопросах тиражирования.
В связи с организацией системы, подчиненной Госкомиздату, построенному по структуре обычных министерств, казалось, что волей-неволей она копирует народнохозяйственные ведомства, которые не всегда способствовали развитию личной инициативы руководителей предприятий. Если в народном хозяйстве это часто приводило к потерям материальным, то в области книгоиздания, имеющего прямое и непосредственное отношение к литературе, такие порядки не могли не повлиять отрицательно на весь творческий процесс, движимый исключительно инициативой писательской личности и ее ни с кем не разделяющей ответственностью.
Глубоко убежден, что единственно разумный и реальный план способно составить только издательство, постоянно связанное с творческим процессом каждого писателя. Издательства и составляют. Но практически реализовать свой план без утверждения всех издательских инстанций еще не вправе. В результате сверху вниз, как во всяком другом министерстве, спускаются для неукоснительного исполнения плана «доводки», в которых не учитывают ни состояния издательского портфеля, ни подчас реальный творческий процесс.
Да и возможно ли вообще строить некий незыблемый план и тем лишать издательство права маневрировать? А если вдруг придет рукопись, вызывающая единственную здоровую реакцию: печатать немедленно! Здравый смысл подсказывает: на годы вперед нельзя планировать даже выпуск сковородок и кастрюль, хотя здесь легче подсчитать нужды граждан в этих предметах, спрогнозировав заодно и срок появления более усовершенствованных изделий. Книги же пишутся в тиши писательских кабинетов. Некоторые авторы из суеверия (извиним их) предпочитают помалкивать о своей работе, пока (бог знает, когда это свершится) не поставлена последняя точка. И вот писатель приносит эту выстраданную им рукопись, а смущенный директор издательства сообщает ему: книги этого года уже давно в типографии, книги следующего проходят редакционную подготовку, а план третьего года находится на утверждении... Так что придется подождать. Сколько?
Еще хуже обстоит дело с изданием избранных сочинений — даже в одном томе. Такое издание вообще планируется только раз в пять лет, поскольку, как и другая продукция народного хозяйства, входит чуть ли не в общий план пятилетки.
Насколько ограничены издательства в праве самостоятельно решать даже второстепенные вопросы, видно из потока приказов, инструкций и всяческих распоряжений, льющихся на их головы из недр вышестоящих организаций. Известно, например, что в процессе подготовки рукописи к печати объем меняется — чаще всего в сторону «ужимания». Но иногда возникает и другая необходимость — что-то дописать, уточнить, дополнить. Но издательство не имеет права увеличить запланированную рукопись даже на пол-листа, даже если у «соседа» по плану объем окажется меньше, чем предполагалось. «Перекидки» строжайше запрещены. Более того, если в двухтомнике какого-то автора первый том оказывается чуть меньше запланированного, а второй — больше, то и тогда нельзя увеличить объем одной книги за счет другой!
Создается впечатление, что порой относятся к листу бумаги, заполненному художественной прозой или возвышенными стихами, так же, как к куску жести или куску сукна, подлежащему экономному раскрою. Вот вам размерчик — извольте укладываться.
Как-то я отослал в издательство рукопись книги стихов с тем уговором, что название дошлю позже. Но оно все не приходило в голову... И вот узнаю, что редактор дал название за меня, план срочно отправляется на утверждение. Услышав, как будет называться моя книга, я ужаснулся. Нет, говорят, поздно, хотя Книготорг еще заказы не сделал — и я взмолился. Смешно было видеть, как сам директор издательства наставлял меня, куда надо пойти, к кому обратиться с просьбой. Умоляя при этом не только ни в коем случае не ссылаться на него, но и, упаси бог, сболтнуть, что именно он дал мне соответствующие адреса и телефоны.
Попутно стоит упомянуть еще об одном специфическом обстоятельстве, которое лишает издательство права что-либо решать. Речь идет об издании переводной книги в Москве. Тут уж требуется еще и своеобразная санкция руководства республиканского Союза писателей, которую невозможно получить, если произведение пока не издано на языке оригинала.
Не говоря уж о том, что обращение за подобным разрешением особенно для писателя, известного и русскому читателю, и издательству, само по себе унизительно и ничем не оправдано, а требование предварительного издания на языке оригинала совершенно противозаконно: личное право автора решать, где и на каком языке он хочет издать свое сочинение. Да и право это закреплено за ним действующим законодательством.
Сей вопрос имеет весьма любопытную историю, но не стану излагать все ее перипетии. Напомню лишь, что прецедент возник в самом начале пятидесятых годов по инициативе нескольких писательских деятелей Киева, недовольных тем, что московские издательства широко печатают авторов, которые в Киеве подвергаются критике. Подобная инициатива, конечно, и противозаконна, и аморальна, но, поскольку исходила она как бы от целой республиканской организации, СП СССР отдал не слишком строгое соответствующее распоряжение издательству «Советский писатель» (кстати сказать, его поначалу не очень-то придерживались). Однако постепенно оно обретало статус правила.
Стоит, однако, задуматься, что сталось бы, например, с прекрасным произведением Юрия Яновского или с широко известным ныне романом Леонида Первомайского «Дикий мед», если бы их не опубликовали журналы «Знамя» и «Октябрь», «Роман-газета». Ведь украинские журналы публиковать эти вещи отказывались. Или (пример из другой республики), насколько бы позже читатель узнал замечательного прозаика Василя Быкова, если бы его произведения одно за другим не напечатал «Новый мир»?
Разве не правомерно то, что именно русская литературная общественность благодаря своим великим демократическим традициям и широте художественного мышления взяла на себя роль арбитра и помогла справедливо решить судьбу этих и многих [других] произведений! Так нужно ли ставить на этом естественном и плодотворном пути барьер в виде внутриведомственной инструкции?!
Мы с полным основанием гордимся тем, что книжный рынок в нашей стране ненасытен. Однако стремление во что бы то ни стало, любым способом удовлетворить этот спрос имеет и свои негативные стороны. Я уже не говорю о том, что у определенной части «читателей» книга, увы, становится лишь деталью престижной меблировки — не используется по прямому назначению. Но и высокие прибыли, приносимые большими тиражами, не могут компенсировать культурные потери, которые при этом неминуемы.
Конечно, издать одну книгу миллионным тиражом куда выгоднее, чем десять книг — стотысячным. Но литературу делают не количество экземпляров, а количество названий. Ведь и весь литературный процесс, и культурное развитие читателей только выиграют от того, что на энном количестве бумаги будет напечатана не одна книга, а две или даже три. Читатели получат то же количество экземпляров, но книжки-то будут разные, да и значительная часть рукописей, переполняющих издательские портфели, обретет возможность выполнить свою идейную и эстетическую функцию.
Тем временем издательство «Радянський письменник», например, выпускает некоторые новые произведения сразу стопятнадцатитысячным тиражом, что по украинским нормам составляет три издания. На каком таком основании? Ведь произведение новое, оно еще не апробировано ни читателями, ни критикой. Чтобы не понести материальные убытки, его вполне достаточно издать и обычным тиражом, а уж если книга будет пользоваться повышенным читательским спросом, переиздать в специально существующем для этого издательстве. Сколько можно было бы высвободить бумаги для тех самых рукописей, лежащих годами в шкафах и, возможно, заслуживающих иной участи!
Или не лучше ли издать три собрания сочинений двухсоттысячным тиражом, чем одно собрание сочинений Грина или даже Байрона шестисоттысячным тиражом, как это сделал «Огонек»? Конечно, тогда будет труднее подписаться, но ведь существуют библиотеки, где истинно заинтересованный читатель сможет получить желанную книгу. А заодно и те неизданные, которые из-за коммерческой погони за тиражом так и не пришли к читателю.
Нынче модно оправдывать огромные тиражи еще и тем, что высокопроизводительные машины, которыми оборудованы современные типографии, невыгодно, мол, использовать для малых объемов и небольших тиражей. И здесь, значит, действуют законы пресловутого «вала», который в недавнем прошлом лишал людей необходимых предметов бытового обихода только потому, что заводу проще сработать вещь весом в тонну, чем в килограмм. А нам нужен не только десятиведерный бак, но и упомянутая уже кастрюля, чайник или небольшая кружка. Для того мы и боремся за технический прогресс, чтобы облегчить производству формальное выполнение плана по количеству и освободить его от заботы об ассортименте и качестве, то есть от главного — удовлетворить нужды потребителя?
И невольно задумываешься: что же произошло? Почему и в далекие, и в совсем недавние времена произведения писателя ждали и читатель, и издатель, а теперь — только читатель? Причем — ждет годами. Что встало между писателем и читателем, породив страшную ситуацию: нередко легче книгу создать, чем издать?
Издательское дело всегда считалось «золотым дном». Даже мелкие кооперативные издательства, которых было так много в нашей стране в тридцатые и сороковые годы, не прогорали, они не получали дотаций из государственной казны, но баланс их никогда не был отрицательным, ибо были они инициативны и маневренны. Нынче же над издательством стоит излишний управленческий бюрократический аппарат.
Приходит мысль: а не потому ли планируют прежде всего прибыль, что эту огромную машину надо оплачивать?
Давайте задумаемся... Ведь мы живем в дни, когда вся страна занята поисками новых форм хозяйствования, и все мы понимаем, что для подъема нашего материального и духовного благосостояния необходимо активизировать творческую инициативу издательств, увеличить ответственность каждого и предоставить бо́льшую свободу действий руководителям производств. На этой основе в стране предприняты широкомасштабные перестройки, многие из которых уже принесли успех. Не стоит ли теперь, когда во многих отраслях народного хозяйства прокладываются новые пути, взять с них пример и нашим книгоиздателям?