Ему [Юрию Трифонову] хотелось писать большой исторический роман о том, как случилось, что большевики пришли к власти, но замысел был обречен, Юра это понимал, как понимал и то, что везению вот-вот придет конец. Оказался прав: когда принес роман «Время и место», в редакции журнала «Дружба народов» наступил тихий переполох. Не знали, как отказать постоянному автору, удесятерившему тиражи журнала. Додумались до постыдного: какие-то дамы на редколлегии разыграли огорчение по поводу того, что роман слаб в художественном отношении. Моя подруга, случайно видевшая его в этот день (шел из редакции по Поварской), рассказала мне уже после его смерти, что по улице брел старый, убитый горем человек. Но дома мне рассказывал смешно, в лицах, как разгадал гнусный спектакль, и делал вид, что спектакль этот развеселил его, но, я знаю, на самом дне души тлело сомнение: «А вдруг они правы? Вдруг действительно художественно слабый?» Я ненавижу тех людей и никогда не прощу, что посмели так говорить об одном из лучших романов русской литературы. Лучше бы прямо: мы боимся, это никогда не пропустит цензура.
<...>
...Последний роман [Ю. В. Трифонова], «Время и место», при жизни Юры не был напечатан, отказ мотивировался оскорбительно. Нет, не в художественных достоинствах было дело, с художественными достоинствами все было в порядке, сейчас том с этим романом, тираж которого неиссякаем, как сказочный горшочек каши (оставим на совести издателей), так вот найти этот том на прилавках книжных магазинов невозможно. А тогда начали с того, что нельзя завершать роман смертью героя, надо дописать оптимистический конец. Дописал. Умная Татьяна Аркадьевна Смолянская, редактор журнала «Дружба народов», прочитав новый финал, сказала: «Еще хуже», — в том смысле, что еще трагичнее. Известно высказывание Наполеона: «Ватерлоо — это рак в моей печени». Думаю, что печальная история с романом «Время и место» стала последней каплей, запустившей лавину дремавшей болезни. Вся его несчастная жизнь — с ранним сиротством, с ощущением изгоя, с бездомностью — годами накапливалась в Юре, как радиация, и когда уровень превысил критическую дозу — он умер. Как сказал на его похоронах Анатолий Рыбаков, он умер, как умирали многие русские писатели — нестарыми, на больничной койке.