К этой теме, интересующей многих и непосредственно затрагивающей значительное число издательских работников, снова привлекла внимание выпущенная издательством «Искусство» в 1961 году книга Г. Д. Каплана «Редактирование отраслевой литературы». Она надолго задержится в библиотеке редактора, возможно, не только отраслевой литературы. Кажется, это первая крупная работа о редактировании, в которой теоретическая подготовка автора соединяется с глубоко осмысленной практикой. Автор часто адресуется к молодым кадрам, но книга его полезна и не столь молодым и вовсе не молодым. Мастерски подобранный конкретный материал почерпнут в повседневной редакционной практике и подвергнут компетентному анализу. Книга вовлекает читателя в обсуждение многих острых проблем редактирования, и в этом, может быть, ценное ее преимущество перед назидательными поучениями. Автор оговаривается, что он предлагает не учебник редактирования. Это, конечно, верно. Но можно пожелать каждому учебнику столько живого и житейского, сколько в этом интересном и полезном труде.
Со многим, о чем говорит автор, трудно согласиться. Но все настолько хорошо аргументировано, так крепко сцементировано практикой, что еще более трудно спорить.
Однако спорить надо. Дело идет о позициях, о взгляде на самую сущность редактирования, на «должность» редактора, на его место в творческом процессе, который чуть выспренно, но довольно точно называют рождением книги.
Кто он, редактор — контролер, инспектор, внешний надзор за качеством? Или он активный участник процесса создания книги?
Боюсь, некоторые высказывания и практические советы Г. Д. Каплана, если их некритически воспринять, могут ориентировать на первое. Подобные советы не всегда соответствуют содержащимся в книге оценкам роли редактора. Но ведь линию поведения редактора определяют не декларативные формулировки, а рекомендуемая методика редакторской работы.
Об этих практических вопросах редактирования, освещаемых в работе Г. Д. Каплана, прежде всего и пойдет речь.
<...>
Профессия — призвание — мастерство
Есть виды труда, которые не назовешь профессией. Они не очень стабильны для одного и того же лица и не столь специфичны, чтобы говорить о них как о сложившихся профессиях. Секретарь, агент по снабжению, вахтер, курьер, заведующий хозяйством — скорее должности, чем профессии: секретаря легко перевести на должность заведующего хозяйством, вахтера — зачислить курьером.
Читатель понимает, к чему клонится речь: да, редактор рассматривается именно так — им становится тот, кто назван редактором в приказе. Вчерашний работник административного или иного аппарата, иногда полезный на своем месте, а чаще ставший там ненужным, сегодня, согласно штатному расписанию издательства, становится редактором. Ибо в редакторе видят не представителя точно очерченной профессии, но должностное лицо, занимающее определенный пост, на который можно назначить.
В этом нет преувеличения. Г. Д. Каплан, с полным на то основанием, ввел в свою книгу специальный раздел, который так и озаглавлен: «Редактор — это профессия». Автор, пишущий о труде редактора, ощущает необходимость в доказательстве простой истины, такой ясной, когда речь идет об инженере, враче и бухгалтере. Он делает это с достаточной убедительностью.
Есть, однако, в развиваемой Г. Д. Капланом трактовке профессионализма редакторского труда один оттенок, который не кажется бесспорным.
Ход его рассуждений примерно и схематично такой. Редактор — это профессия. Раз так, она доступна многим. Тем более что она именно профессия, а не мастерство. Она даже массовая профессия, хотя и «сравнительно массовая».
На таком толковании профессионализма редакторского труда, пусть оно сопровождается многими противостоящими ему высказываниями, следует непременно остановиться.
Так ли это важно? Есть ли практический смысл в прояснении довольно отвлеченного вопроса, занимающего в книге, по поводу которой написаны эти строки, не такое уж большое место — и по объему и по существу?
Смысл несомненный. Разобраться в природе редакторского труда необходимо, по крайней мере по двум соображениям практического характера.
Первое. От того, какими признаками мы наделим редактора, зависит решение проблемы кадров — кого считать пригодным для редакторской работы, кем комплектовать кадры редакторов, в частности, отраслевой литературы, откуда черпать кадры для сельскохозяйственных, промышленных и иных редакций, выпускающих производственную литературу.
На решении этих и многих других чисто практических вопросов сказывается весьма смутное представление о содержании работы редактора. Ведь это факт, что многие овладевшие грамматикой в объеме школьной программы или полагающие, что владеют ею, считают редакторский труд вполне им доступным.
Случилось нам как-то направить рукопись работнику одного ведомства — требовалась специальная консультация. Он возвратил ее с ненужными замечаниями, касавшимися стиля рукописи, но с пометкой «рукопись отредоктировал».
Увы, «редокторы» встречаются и в нашей среде, в среде людей, сделавших этот вид литературного творчества своей профессией.
Впрочем, это вопрос, помимо всего остального, в какой-то мере этический. Человеку, лишенному редакторских способностей, никто не помогает быстрее покинуть редакторский стол, чтобы найти свое место в жизни. Руководит в данном случае ложное опасение обидеть работника, хотя нет для меня ничего зазорного, если по призванию своему и личным способностям я не редактор. С легкостью любой признает, что не смог бы стать учителем, врачом, археологом, что у него нет призвания к точным наукам или юриспруденции. В этом никто не усмотрит своей неполноценности. Нет элементов такой оценки и в том, что я не способен к редакторскому труду.
Это весьма элементарно и повторяется здесь потому, что некоторые положения, прямо или косвенно пропагандируемые в книге Г. Д. Каплана, облегчают пребывание в издательских коллективах людям, которые были бы полезней на другом поприще.
Итак, все тот же вопрос: кто же он такой, редактор? Какими свойствами должен обладать человек, чтобы иметь право сесть за редакторский стол и решать судьбы авторских рукописей, стоять на страже читательских интересов?
Существует официальная версия редакторских обязанностей. Она выражена в инструкциях, положениях, правилах внутреннего распорядка, определяющих круг редакторских функций, порядок прохождения рукописей в издательстве и т. д.
Должен сознаться, что при чтении многих таких документов возникает ощущение, будто составляют их чиновники для чиновников, но не более опытные работники печати для менее опытных.
Разработан даже юридический документ, фиксирующий круг обязанностей редактора. В трудовом соглашении, заключаемом издательством «Московский рабочий» с внешним редактором, они определены следующим образом:
С какой стороны ни подойти к этому документу, столкнешься с несообразностью. Нужен ли он вообще? Издательство вверяет редактору самое ценное, что есть у него, — авторскую рукопись. Издательство наделяет редактора полномочиями шире авторских — действовать именем издательства. Надо ли сообщать таким отношениям юридический момент, с определением порядка их расторжения, с дислокацией судебных органов, разбирающих тяжбы, т. е. со всеми теми элементами, которых, возможно, не избежишь в авторском договоре, построенном на законе об авторском праве, но которые излишни в данном случае. Редактирование законом об авторском праве не охвачено, и взаимоотношения издательства с редактором правильно было бы строить на тех же основаниях, что и взаимоотношения редакции газеты с автором газетной статьи.
Практическое значение документа ничтожно. Соглашение сплошь и рядом заключается после того, как рукопись сдана в производство. Это естественно — оплата редактирования более справедлива, если определяется после выполнения работы.
В чем же тогда смысл процедуры? Говорят, того требует порядок. Но порядок ради порядка — это и есть бюрократизм в крайнем его выражении. Не думаю, что отношения получают правильную основу, если издательство и редактор превращаются в «стороны», издательство выступает «в лице», а редактор становится «именуемым».
Будем, однако, исходить из того, что фиксирование в каком-то документе порядка оплаты, сроков представления редактором рукописи, организационных обязанностей редактора — читка корректур и пр. — для каких-то целей требуется.
Но какие цели преследует цитированный пункт, формулирующий содержание обязанностей редактора в работе над рукописью? Можно поручиться, что никто, никогда, ни при каких обстоятельствах им не руководствуется, его не проверяет. Он пустая формальность.
Нас интересует этот пункт лишь с одной стороны — в качестве попытки определить редакторские функции с той полнотой и точностью, каких требует документ, наделяемый юридической силой.
Ни один из подпунктов, перечисляющих, чтó редактор «обязан обеспечить», не вызывает возражений. Но, собранные вместе и предлагаемые в качестве кондиций редактирования, они удовлетворить не могут. Выдавая пути за цели, формула игнорирует основной смысл редакторского труда, плохо улавливаемый для регламентации и не поддающийся расчленению. Под ее сенью может жить книга серая, неинтересная, компилятивная, подражательная, книга с низким коэффициентом полезного действия. Все это — пороки книги, пороги редактирования, но они вполне уживаются в рамках излагаемой в соглашении формуле. Соблюсти ее требования можно при полном отсутствии творческого начала. Этого главного признака редактора формула, разумеется, не охватывает. Она, таким образом, не дает ответа на интересующий нас в данном случае вопрос о содержании редакторского труда, об элементах редакторского мастерства.
Вероятно, однолинейного ответа на этот вопрос вообще не существует. Это сказалось и в книге Г. Д. Каплана.
С одной стороны, позиция его весьма категорична: редактор, говорит он, — это профессия, а не должность. Фактор личных склонностей принимается как одна из предпосылок редакторской профессии. Литературные способности и даже одаренность включаются в число основных свойств редактора. Все, казалось бы, создает впечатление об этом виде труда, как о таком, который можно назвать творчеством и которому, соответственно, может посвятить себя имеющий к нему призвание: перечисленные выше свойства суть признаки призвания, а не простого стремления, собственной решимости или чьего-то решения.
Но рядом с этим мы слышим иронические замечания в адрес тех, кто мастерство редактирования рассматривает как удел избранных.
«Нужно смелее и чаще, — говорит автор, — обращаться к использованию накопленного в редакторской практике опыта... Этим самым будет сделан существенный вклад в теоретическую разработку основ редактирования, и тогда этот род деятельности скорее станет рассматриваться не как специфическое, являющееся уделом избранных мастерство, а как доступная для многих научно обоснованная профессия».
Мотив «доступности для многих» звучит столь же явственно, когда речь идет о творческой личности редактора. Начисто отвергается взгляд, будто мастерством редактора способны овладеть «лишь избранные, особо талантливые люди, которым оно дается якобы в силу особой одаренности».
«Это, — говорит автор, — конечно, неверно».
Согласиться с такой точкой зрения или не согласиться — зависит от того, какой смысл вкладывать в понятия «избранный» и «особый».
Участник хора, рядовой хорист, поющий на протяжении всей песни какие-нибудь две ноты, часто даже без слов или с незатейливым «го-го» «тпру-да ну» — избранный? Очевидно, все же нет. Однако для хориста, как минимум, нужны голос и слух. Даже в школьный хор не вовлекают ребят, лишенных музыкального слуха. В этом смысле ребята, отобранные в хор, — «избранные», как, впрочем, и школьные натуралисты или члены астрономического кружка.
То же с понятием «особый». Если понимать под этим «выдающийся, великий», то можно и без особого. Но если особый как специальный, специфичный для данной профессии — это обязательно.
У самого Г. Д. Каплана мы находим на этот счет хорошее определение. Мастерство редактора, говорит он, «определяется его интеллектом, то есть жизненным опытом, приобретенными знаниями и, конечно, личными склонностями». Если личные склонности поставить на первое место, как решающее условие редакторского мастерства, как предпосылку, без которой нет и редактора, то в основном эту формулу можно принять. Отодвигая фактор личных склонностей в конец, хотя и с подчеркивающей его значение оговоркой «конечно», мы делаем приведенную формулу неполноценной.
Та или иная расстановка слов не заслуживала бы внимания, если бы в сочетании с другими высказываниями она не придавала определенный колорит взглядам на содержание редакторского труда.
Говорится о «массовости профессии редактора». Начать с того, что простая арифметика это опровергает. Актеров в нашей стране, очевидно, больше, чем книжных редакторов. Никто тем не менее не станет утверждать, что актер — массовая профессия, даже «сравнительно».
И уже совсем не оправдано высказанное автором стремление сделать труд редактора массовой профессией. Продолжая аналогию, можно сомневаться в целесообразности превращения актерского труда в массовую профессию. Это в равной степени относится к редакторскому труду. Нет ни возможности, ни потребности превращать его в массовую профессию.
Взгляд на содержание редакторского труда, как упоминалось, предопределяет решение частного, но важного для издательской практики вопроса о том, кто́ должен работать редактором отраслевого издательства или того отдела областного, который выпускает производственную литературу.
Еще у́же — целесообразно ли привлекать на редакторскую работу в сельскохозяйственной печати специалистов, окончивших сельскохозяйственные институты? Господствует мнение, что в редакциях сельскохозяйственной литературы должны работать именно они, агрономы и зоотехники.
Здесь верно одно: сельскохозяйственную, как и любую другую производственную и непроизводственную литературу, может редактировать лишь тот, кто владеет предметом. Г. Д. Каплан убедительно показал неделимость процесса редактирования. Невозможно разорвать редактирование на литературное, осуществляемое лицом с соответствующими литературными данными, но без знания предмета, и специальное, поручаемое хорошо осведомленному в вопросе работнику, но лишенному нужных литературных данных. В редких случаях можно пойти на это от беды, но нельзя делать нормой. В редакторе обязательно должны сочетаться надлежащие литературные данные и достаточная осведомленность в предмете. В частности, сельскохозяйственную литературу полноценно может редактировать лишь тот, кто уверенно владеет сельскохозяйственными знаниями. Это незыблемо.
Но законен вопрос: следует ли держать курс на то, чтобы наделять сельскохозяйственного специалиста редакторской подготовкой? Или, может быть, целесообразней выпускника литературного вуза вооружить сельскохозяйственными знаниями?
Нет смысла подсчитывать, сколько случаев привлечения специалистов в редакторы давали положительные результаты и в скольких — издательства постигала неудача. Статистика здесь, вероятно, в пользу пути, который кажется предпочтительней — к литературной работе привлекать литературных работников. Но дело вовсе не в многочисленных фактах неудач специалистов на редакторском поприще, как ничего не меняют и обратные, когда специалист становится полноценным редактором. Такие факты есть. Мне известен сравнительно свежий случай привлечения в сельскохозяйственную редакцию квалифицированного зоотехника, никогда в печати не работавшего. Он очень быстро, буквально с первых дней вошел в новую для него роль. Так произошло, однако, не потому, что он зоотехник, а независимо от этого. Нельзя оспорить, что тот или иной агроном или зоотехник в редакции чувствует себя уверенней, чем на поле или на ферме. Но это лишь означает ошибку в выборе учебного заведения.
Ставка прежде всего на выпускников вузов, отбор в которые предполагает литературные способности, кажется логичней и верней. Не будем стремиться обучать тому, что требует одаренности, тогда как специальными познаниями можно наделить почти каждого.
Последнее — отнюдь не умозрительное утверждение. Оно опирается на хорошо известную мне практику. Несколько молодых редакторов, получивших специальное литературное образование — на факультете журналистики МГУ, в полиграфическом институте, на литературном отделении педагогического института — уверенно ведут сугубо специальные по своей тематике книги, обнаруживая важный для редактора кругозор в сложных вопросах сельскохозяйственного производства.
Как видим, взгляд на редакторский труд и чисто теоретические положения о требованиях к редактору имеют свое практическое преломление.
В позиции, которой придерживается автор этих строк и которую можно свести к простой истине — не потому редактор, что находится в издательстве, но потому в издательстве, что редактор, — есть лишь одна опасность. О ней хорошо говорит Г. Д. Каплан: не следует рассматривать мастерство редактора как воспринимаемое только эмоционально. Принять такую точку зрения — значит отвергнуть начисто науку редактирования, исключить обучение редакторскому делу. Речь идет, конечно, не об этом: литературно одаренный нуждается в специальной учебе. Но только он. Обучать редактированию, привлекать к работе в издательство следует только его. Это вредное для печати и для самих работников заблуждение, будто каждый грамотный и, как говорят, «владеющий слогом», может стать профессиональным редактором. Дело обстоит вовсе не так. Напевают все, поют немногие.
Таково первое соображение, которое понуждает разобраться в природе редакторского труда. Оно касается подбора кадров.
Второе соображение затрагивает практические стороны процесса редактирования, частично уже освещенные в предыдущих разделах.
Здесь уместно сказать, а еще лучше посоветовать чаще заглядывать в книгу Г. Д. Каплана. Редактор найдет в ней много сведений, которые, быть может, он сам добудет, но зачастую дорогой ценой. Автор как бы за нас проделал работу, подвергнув тонкому анализу большие и малые редакторские функции и предложив всегда интересные и в большинстве своем положительные обобщения.
Показательно, что многие практические приемы редактирования, рекомендуемые в книге, отвергают тезис массовости профессии редактора. Они рассчитаны на свойства, предполагающие значительно бо́льшее, чем грамотность и специальные познания.
Но все же, когда вчитываешься в строки, где автор тщательно выписывает технические детали редакторской работы, испытываешь некоторое беспокойство. Его мне кажется целесообразным здесь высказать.
Очень хорошо, когда редактора вооружают подробными советами, как готовить рукопись к печати — как ее просматривать, когда делать пометки, куда их заносить, как наносить редакторскую правку (на полях, между строк или прямо на тексте), и т. д. Обо всем этом, поскольку рекомендации опираются на конкретный опыт, полезно редактору знать. Он много почерпнет здесь для себя такого, что́ облегчает и улучшает его работу. Но нет ли опасности в точной регламентации (хотя бы и консультативной) редакторской работы над рукописью? Не кроется ли опасность в сравнительной легкости этих советов? Рекомендуемые приемы доступны любому более или менее аккуратному человеку — в этом их сильная сторона, но в этом же — их уязвимость. Не возникнет ли впечатление, что, следуя этим советам, я выполняю основные редакторские функции? Я внимательно читаю рукопись, делаю на особых карточках пометки, ставлю перед автором вопросы, правлю аккуратно, более того, я останавливаюсь на каждой авторской фразе и стремлюсь ее критически осмыслить. Чем я не редактор?
В таком выводе может меня укрепить прямо смыкающееся с ним определение редакторских функций, часто встречающееся в книге. Описывая процесс редактирования, автор нередко пользуется термином «корректирование», имея в виду не тот важный производственный процесс, который осуществляет корректор, но работу редактора.
Некоторые работники, — пишет автор, — считают, что редактор должен несколько раз «прокорректировать» рукопись (стр. 35). Редактор опирается на свои знания «при корректировании материала» (стр. 69).
«Корректирование» совершенно очевидно рассматривается как синоним редактирования. «Одноступенчатое редактирование требует строгой последовательности в ходе работы над рукописью: пока не будет до конца прокорректирована одна ее часть, нельзя переходить к последующей» (стр. 39).
Функции редактора, таким образом, сводятся к редакторскому корректированию авторской работы, т. е. к внесению отдельных поправок в рукопись, к исправлению авторских ошибок. Редактор прямо сравнивается с человеком, который «поправляет и чистит фасад дома».
Это отодвигает другую задачу редактирования, которая управляет первой,— обогащение авторской рукописи. Умением не только почистить фасад, т. е. улучшить форму, но и, пользуясь средствами редактирования, обогатить содержание рукописи,— собственно говоря, этим определяется мастерство редактора.
Может показаться парадоксальным, но это факт, что как раз минимальные литературные исправления («корректирование») часто ведут к существенным отклонениям от авторского текста, обедняя его.
Мы уже сталкивались с этим, когда знакомились с рекомендациями о борьбе с лишними словами [см. текст 1158]. Это дает себя знать и в советах, касающихся более общего вопроса, — техники правки, т. е. самых приемов редактирования.
В разделе «Овладение техникой правки» приводится такое предложение:
Далее цитируется это предложение в том виде, какой оно приняло после редактирования, по оценке Г. Д. Каплана, непродуманного и неэкономного:
Неправомерность замены первого предложения вторым обосновывается тем, что фраза проиграла в смысловой насыщенности: смазан важный штрих, что устойчивость к заморозкам — характерная особенность сорта.
Делается отсюда вывод, что редактор непроизводительно затратил время и силы на замену одного предложения другим, когда можно было сохранить время и силы, ограничившись самыми незначительными поправками («корректирование»), которые даже и внешнего вида рукописи не испортят. Предлагается вариант:
Наше внимание, стало быть, привлекается лишь к необходимости устранить авторскую погрешность, состоящую в том, что говорится о повреждении сорта, когда надо сказать о повреждении цветков. Соответственно внесены поправки: в одном слове заменена буква, удалено слово «он» (всего две буквы) и на его место подтянуто присутствующее в предложении слово «цветки».
Но при этой действительно легкой операции, внешне и по существу напоминающей корректирование, обеднена авторская мысль. Повреждаемость цветков весенними заморозками — один из характернейших признаков сорта плодовых растений, он входит в номенклатуру основных сортовых признаков, наряду с такими, как засухоустойчивость или влаголюбивость, скороспелость, подверженность заболеваниям и т. д. Об этом признаке в данном случае и ведется речь. Для хозяйственных целей подобная систематика — сорта с цветками, страдающими от весенних заморозков, и сорта, у которых цветки уходят от заморозков, — имеет важнейшее значение. Это признак, по которому в определенных климатических условиях отбирают сорт. Поэтому логично, чтобы в специальной книге он рассматривался именно как сортовой признак, а не как природное явление («цветки менее подвержены»).
Разница на первый взгляд незначительная, обеднение смысла трудно улавливаемое. Но оно как раз такое, какое допустил справедливо критикуемый Г. Д. Капланом редактор, когда «характерную особенность» заменил словом «отличается».
Очевидно, из того же стремления к минимальной правке автор проходит мимо неблагозвучного сочетания слов «подвержен повреждениям», чего, кстати говоря, избежал критикуемый редактор.
Ближе всех к истинному смыслу в данном случае автор — он рассматривает повреждаемость цветков как сортовую особенность.
Задача редактора состояла в том, чтобы, исправляя не очень грамотно построенную фразу, сохранить этот важный оттенок, не озираясь ни на время, ни на силы.
Фраза могла бы звучать примерно так:
В таком варианте меньшая подверженность цветков весенним заморозкам становится целиком сортовым признаком. Правда, уходит упоминание о самих цветках. Но это компенсируется предыдущей фразой, говорящей о позднем цветении. И уж, во всяком случае, в контексте, где, несомненно, идет речь о других сортах с аналогичными или противоположными признаками, предложенная фраза прозвучит правильно.
С тезисом «корректирование» согласуется определение главной задачи редактора. Она сформулирована так: «Главное — это найти в рукописи уязвимое место».
Справедливость требует сказать, что приведенная формула носит в книге случайный, как бы попутный характер. Она следует в качестве вывода из подробного и поучительного разбора примера, когда внимание редактора привлекла фраза, мимо которой по всем ее внешним признакам он мог бы пройти. Дидактика случая состоит в том, что редактор должен зрительно представлять себе описываемые автором производственные процессы. В разбираемом примере это помогло предотвратить ошибку автора, который однорельсовую дорогу называл одноколейной.
Пример хороший, воспитывающий в редакторе столь важное для него критическое начало.
Но опасность сделанного из него вывода, приведенного выше, в том, что очень часто, излишне часто редактор видит главную задачу, всю свою задачу в том, чтобы отыскать у автора ошибки, и считает свою функцию выполненной, если ошибки нащупаны — чем больше, тем лучше. Соответственно хорошим редактором мы часто считаем такого, у которого мало ошибок.
Я думаю, что предотвратить ошибки — прямая редакторская обязанность. Но главную задачу следовало бы видеть все же не в поиске уязвимых мест, но в том, чтобы уловить, ради чего автор взялся за перо, чего он добивается в целом и деталях. Главное опять-таки в том, чтобы ясно представить себе замысел автора и проникнуть в строй его мыслей. Это сложнее, нежели вылавливать ошибки, но это и есть деятельность редактора, его главная функция. Оставаясь на позициях корректирования, «чистки фасада», редактор обречен на участь ремесленника, в той или иной мере квалифицированного. Для такой роли, действительно, можно выучить «многих», и подготовить, если возникнет нужда, «массовые» кадры.
Вот, собственно, почему некоторые из содержащихся в книге Г. Д. Каплана практических советов могут вызвать беспокойство. Изучать их следует с включенным самоконтролем: я должен всегда помнить, что та или иная технология призвана облегчить мою работу, но не заменяет ее. Проще говоря, технические приемы редактирования — способ ознакомления с рукописью, система взаимоотношений с автором, техника правки и пр. — не есть само редактирование. Это не умаляет ценности многих практических советов Г. Д. Каплана, они заслуживают, чтобы к ним внимательно прислушаться. Но я хочу лишь подчеркнуть, что не это определяет редактора.
В рамках все той же аналогии искусство держаться на сцене, носить костюм — важные стороны актерского мастерства, но не само оно. Я могу сдать на машинку отредактированную рукопись, заслуживающую высший балл по чистописанию, и быть плохим редактором. Можно сдать рукопись с завихрениями, нарушающими равновесие машинистки, и быть хорошим редактором.
Это касается и более масштабной проблемы — количества в редакторской работе, которую Г. Д. Каплан справедливо характеризует как проблему производительности редакторского труда. Он рассматривает ее в качестве одной из сторон редакторского мастерства: «без производительности не может быть мастерства».
Истина не безупречна. То, что называется низкой производительностью редакторского труда, проистекает из разных причин. В их числе и отсутствие мастерства. Но редактор, дающий мало книг, однако мастерски сделанных, — также не очень редкий случай. И, право же, мне кажется бедой, что в издательской практике репутацией мастера часто пользуется редактор «высокой выработки». Весьма обидный критерий. Не очень приятно, когда тебя оценивают на вес, в граммах суточного привеса, и далеко не лестно, если говорят о твоем «листаже».
Не хотелось бы, чтобы эти строки послужили укрытием для беззастенчивых работников, аккуратно отбывающих положенные часы и приходящих к концу года с ничтожным активом.
<...>
* * *
<...>
Когда я писал эти строки, я думал о том, что редактор — это больше нежели инспектор и подпись редактора не штампик ОТК. К читателю редактор идет вместе с автором, рядом с ним. Труд автора и редактора не механическое, но некое химическое соединение, превращающее рукопись в новый предмет — книгу.