А. А. Смирнов-редактор

А. А. Смирнов знал несколько языков — французский, английский, немецкий, испанский; ими он владел в достаточной степени, чтобы понимать и новую словесность, и нелегкую для восприятия старинную поэзию. Фоном этих его лингвистических познаний служили древние языки, которыми он овладел в студенческую пору: латынь, кельтский, древнеанглийский. Все это позволяло ему с веселой непосредственностью говорить о Петрарке, Марло, Сервантесе, «Роланде», Мольере, Стендале. В памяти Смирнова языковые познания связались с пониманием цивилизаций, представленных каждым из этих языков. Он знал их, конечно, благодаря книгам, но не только: подолгу жил во Франции, Испании, Италии, усвоил нравы, религиозные особенности, своеобразие национальных характеров, разбирался в марках вин и коньяков. А. А. Смирнов сам переводил не много; он был великим редактором, классиком редакторского искусства. Редактор отличается от переводчиков, как дирижер от оркестрантов. Дирижер не играет на скрипке или виолончели, не ударяет в литавры, не бьет в барабан — однако без него оркестранты теряют гармоническую слаженность, обязательную для создания искусства. Число книг, на титульном листе которых стоит имя Смирнова, необозримо: собрания сочинений Шекспира, Марло, Рабле, Стендаля, Мериме, Мопассана, переводы национальных эпосов — «Песнь о Роланде», «Песнь о моем Сиде», ирландские и исландские саги...

Нередко случается, что известное имя ставят в список редколлегии, чтобы поднять престиж издания, между тем как носитель этого имени в рукопись и не заглядывал. Это называется «пригласить генерала». А. А. Смирнов никогда таким генералом не был; он со старомодной добросовестностью редактировал тексты, за которые нес ответственность. Редактировал — это значит: сверял с оригиналом; сопоставлял с другими, предшествующими переводами; снабжал неясные пассажи примечаниями; находил источники цитат и проверял каждую из них.

Практика обязательного редактирования переводов была впервые введена в издательстве «Всемирная литература», созданном в 1918 году Максимом Горьким. Рядом с Горьким в ту пору трудились такие литераторы и ученые, как Михаил Лозинский, Корней Чуковский, Виктор Жирмунский, Аким Волынский, Василий Алексеев. Одним из самых активных и надежных был А. А. Смирнов. Его собратья по «Всемирной литературе» ушли в разные области; Смирнов остался редактором. Это и было главным занятием его зрелой жизни, это стало его важнейшим вкладом в русскую словесность.

Что же это такое, та культура, которую Смирнов принес с собой в свою студию, в собрания сочинений иностранных авторов, в свои университетские курсы по литературе Средних веков и Возрождения?

Это, прежде всего, глубокое знакомство с разными цивилизациями, понимание своеобразия и неповторимости каждой из них; под цивилизациями я понимаю и национально-этнологические единства, и, внутри них, сменяющие друг друга во времени исторические эпохи. Это, далее, понимание всех этих разнородных цивилизаций как неделимого, нерасчленимого единства культуры человечества, внутри которой каждая отдельная цивилизация обогащена окружающими ее другими. Культура — это осознание многообразия в пространстве и времени и одновременно осознание единства, образуемого этим многообразием.

Александр Александрович Смирнов обладал именно такой культурой. Он обрел ее в российском Серебряном веке, внутри которого формировался; он принес ее в советскую эпоху — в практику издательств и университетов 20-х — 50-х годов.

Ему приходилось трудно. Как всем его современникам, Смирнову надо было ломать себя, приспосабливаясь к монопольной партийной идеологии. Теперь, когда эта идеология отошла в прошлое, диву даешься, какие она принимала примитивные формы и на какие компромиссы приходилось идти ученым, чтобы не вступать с нею в противоречие! Смирнов честно искал возможностей принять участие в классовой борьбе как единственной движущей силе истории общества и истории литературы. Он глубоко понимал Шекспира и толковал его, руководствуясь знаниями, необходимыми для чтения шекспировских хроник и трагедий; но с него требовали классовую борьбу. И он налеплял на хроники и трагедии те ярлыки, которых ждало партийное начальство. В монографии «Творчество Шекспира» (Л., 1934) читаем: «Для класса, который породил Шекспира в дни своего первого расцвета, на позднейших этапах развития, завершившихся его распадом и загниванием, этот Шекспир стал опасен: он оказался приемлем лишь при условии определенной перекраски его. Но Шекспир, подлинный революционный Шекспир, нужен нам, нужен пролетариату, способному в полной мере осуществить те устремления, которые...» (и т. д., с. 165–166). Эти дежурные формулы были уступкой времени и месту; беседуя дома с друзьями и учениками, Смирнов посмеивался над обязательной «классовой борьбой», приговаривая на своем излюбленном французско-русском волапюке:

<...>

Выше всего он ценил возможность печатать новые переводы вместо устаревших, подчас обветшалых прежних. Новые он заказывал иногда неожиданным литераторам, его близким знакомцам по довоенным, точнее дореволюционным, годам; среди них были Михаил Кузмин, Татьяна Щепкина-Куперник и прежде всего Михаил Лозинский. Он отдавал себе отчет в исторических заслугах Александра Дружинина, Петра Вейнберга или Андрея Кронеберга, но был убежден, что их переводы принадлежат прошлому, прозаическим десятилетиям ХIX века, и что после Брюсова, Блока, Гумилева читать Петра Вейнберга могут только люди с атрофированным художественным вкусом. Смирновские издания Шекспира отличались тем, что в них был обновлен состав переводчиков, — он мобилизовал последних корифеев Серебряного века. Это было его гордостью. Но наклейки с «классовой борьбой» его удручали. Один из томиков «детского Шекспира» он вручил мне, произнеся в характерной для него манере — полуулыбаясь, выпячивая нижнюю губу и выговаривая все согласные с отчетливостью иностранца: «Шекс-пир во время чумы». После этой рискованной шутки он тут же прибавил: «Это я хотел написать в виде посвящения тебе, но побоялся. Лучше не оставлять следов».