Многообразна работа редакторов, и никто еще из них не заслужил права говорить о своей работе в плане нормативном. Живая практика — вот критерий истинности или ошибочности редакторской работы. А практика, опыт растут, ширятся. В редакторский процесс все больше и больше включается коллективное обсуждение как рукописей, так и журнальных вариантов. Никто не декларировал, а тем более не декретировал ни коллективных методов работы, ни все более повышающейся роли редакторского труда в выпуске книг и журналов. Сама жизнь, требовательная, не останавливающаяся ни на миг, диктует поведение редактора и создает профиль редактируемого труда.
Все большее выдвижение коллективных методов работы в редакциях является тем новым, что привнесла в жизнь издательская практика последних лет. «Опыт некоторых издательств подсказывает действенный метод творческой работы с автором — коллективное обсуждение рукописей, — пишут в упомянутой статье в „Правде“ тт. Озеров и Чуканов. — Почему бы в редакции для творческой встречи с автором не могли собраться вместе ее заведующий, рецензенты, редактор, писатель? А как много получил бы автор, если бы его рукопись обсудили на заседании одной из творческих секций Союза писателей, а в отдельных случаях познакомить с ней и общественность завода, колхоза, научного учреждения!»
Заметьте: познакомить завод, колхоз не с вышедшей книгой, а с рукописью произведения! Это должно принести положительные результаты. Коллективный метод оценки, разбора и обсуждения рукописи является важнейшим звеном в общем процессе редактирования произведения. И вовсе не легкая задача учесть все пожелания, советы и критические замечания о рукописи, особенно когда редактор не какая-нибудь мягкая восковая дощечка, по которой можно водить как угодно, а человек с установившимися, проверенными опытом взглядами, вкусами, со своей точкой зрения на данную рукопись. Значит, и при коллективном методе работы самое главное — это проверенный, так сказать, прополосканный в семи водах взгляд редактора на произведение. Если у него есть своя точка зрения, тогда все доброе, что содержится в рецензиях, протоколах и стенограммах, неизбежно стечется к нему, а все случайное отойдет. Коллективные методы работы, разумеется, ни в чем не подменяют редактора, не освобождают его от ответственности. И коллективное обсуждение вовсе не облегчает его работу, а только делает ее более содержательной, более всесторонней.
В полной мере это применимо и к использованию редактором печатных отзывов. Практика показала, что в большинстве случаев печатные выступления, в которых содержатся конкретные предложения по улучшению вещи, оказывают немалую помощь и автору, и редактору. Таковы, например, недавние рецензии В. Кузнецова в «Правде» и Л. Воронковой в «Литературной газете» о романе Н. Шундика. В них содержатся, безусловно, дельные советы, например, о необходимости избавляться в романе от окружающей его героев атмосферы всеобщего благополучия, а также освободить речь чукчей от специфически русской интонации и книжных фразеологических оборотов.
Поучительна как пример недооценки редактором коллективных методов работы история с выходом романа Е. Пермитина «Горные орлы». Известна довольно единодушная оценка этого произведения в печати и в Союзе писателей. Превосходное, правдивое изображение жизни в первых частях, написанных в довоенные годы, и бледное, газетное, беглое — в последних полутора-двух частях, посвященных послевоенной колхозной действительности, частях, несомненно, написанных наспех, как бы в самый последний момент перед сдачей произведения в издательство. Почему роман был выпущен с таким существенным, едва ли не решающим дело недостатком? Роман был выпущен в этом виде потому, что его редактор оказался один на один с автором во все время редактирования. Увлеченный яркой художественной и социальной картинностью многих сцен и глав романа, редактор забыл, что при решении того или иного важного вопроса ум хорошо, а два лучше. Нет никаких сомнений, что коллективное обсуждение убедило бы автора повременить с выпуском книги, коренным образом доработать последнюю треть романа. Этого, к сожалению, не случилось. И то, что книга вышла в свет с таким существенным изъяном, тем более обидно, что редактору пришлось проделать над рукописью буквально титаническую работу, после которой только и стал возможным вообще выход произведения в свет.
Е. Пермитина, одаренного писателя, приметил еще Горький, но он и сурово пожурил его, натолкнувшись в повести «Враг» на множество уродливых жаргонных словечек, вроде «дюзнул», «ты от меня не усикнешь», «как никабудь» и т. п. Писатель, следуя совету Горького, своевременно освободил свои повести от словесного хлама. Однако в значительной степени остались в них буйная лохматость, взъерошенность стиля, смешение в нем настоящей силы и сентиментальничанья, строгого вкуса и полной безвкусицы, провинциальной погони за эффектами и чудесных описаний природы. В представленной рукописи (я имею в виду ее сводный контаминированный текст из повестей двадцатилетней давности, составивших главное содержание романа) не чувствовалось подлинного мастерства, — автор как бы остановился на уровне своей творческой молодости, когда все бралось им с маху, с явным талантом, но нередко как бог на душу положит: сумбурно, молодечески, «стихийно». При переиздании в год
Но и то ведь сказать: было бы над чем работать, было бы что шлифовать! Е. Пермитин — писатель талантливый, и редактор, конечно, всегда счастлив работать с таким писателем: он сам при этом многому научится. И редактору действительно пришлось немало поработать, в том числе и над последними главами романа, похожими на дощатый легонький мезонин, надстроенный над фундаментальным зданием, — над главами то газетно-очерковыми, то провинциально-кокетливыми, а то и репортерско-восторженными.
На материале редактирования только одного этого романа можно было бы написать не лишенную некоторого интереса работу чисто прикладного значения. В ней было бы рассказано и о том, как редактор не проявил достаточной воли и не добился коренной переработки автором последней трети романа. С другой стороны, было бы рассказано также и о том, что художнику слова необходимо овладевать наукой наук — марксистско-ленинской философией, совершенствовать свое мастерство, проявлять строгость, взыскательность к своему таланту. Талант нуждается в культуре, тогда только он сохраняет способность к саморазвитию. Перед советским автором всегда должны стоять примеры непрерывного совершенствования, святого недовольства мастеров культуры результатами своего труда, примеры Пушкина, Толстого, Горького.
Любопытный случай, связанный с недооценкой издателями коллективных методов работы, произошел в Красноярске с приготовленными для печати рукописями трех романов: Ю. Рожицына и В. Егорова «Таежный фронт», А. Попкова «Тайна голубого стакана» и Н. Устиновича «Степной маяк». Если бы эти вещи подверглись творческому обсуждению в Красноярском издательстве и отделении Союза писателей, они, несомненно, оказались бы свободными от многих и многих недостатков. Но так как такого порядка не было заведено в Красноярске, то лишенные помощи редакторы этих произведений не сумели довести их не то что до окончательного, но даже и до начального (в смысле готовности для печати) вида.
В романе «Таежный фронт» описывается борьба красноярских партизан против Колчака и интервентов. Редактирование следовало бы начать уже с вопроса о том, раскрывается ли в романе смысл предпосланного ему эпиграфа. А если не раскрывается, то зачем, спрашивается, он поставлен? В эпиграфе авторы привели полные глубокого смысла слова В. И. Ленина о тяжелой цене, которую заплатили рабочие и крестьяне Сибири за доверчивость Колчаку. Казалось бы, в романе и должна быть раскрыта драма сибирского крестьянства, лишь после колебаний, отступлений, внутренней борьбы пришедшего к мысли восстать против колчаковщины. Сложная классовая природа сибирского крестьянина и его действительный путь в революции не нашли, однако, в романе отражения. Не подумал автор и об исторически правильном изображении Колчака. Он в романе как-то странно одомашнен. Изображается интерьер, Колчак мирно сидит на диване, потом музицирует. Музыка Вагнера. Перед нами не злейший враг советского народа, а какой-то частный поверенный в пижаме... Выдвигая на передний план обманутых империалистами чехословацких мятежников, их столкновения с сибиряками, авторы не привели ни одной сцены, где выведен был хотя бы один из обманутых империалистами чехословацких солдат. В романе отсутствуют образы мыслящих, думающих коммунистов. Все они революционеры, сыновья трудового народа, но ни один из них даже не пытается осмыслить происходящее. За них это делает... Кто же? Каратель Волконский, «демоническая» фигура которого выдвинута на передний план.
Художественные недостатки романа прямо-таки вопиют. Скорей это не роман, а нечто вроде кладовой, куда свалены в беспорядке люди, события, всевозможные мелочи. Язык порой донельзя модернизирован. Герои говорят речениями наших дней, вроде «теоретически подкован»; а сибирский мужик вдруг замечает по поводу услышанной им фразы: «Стиль слабоват...». Поверхностно, плоско охарактеризован Щетинкин, командир партизан, человек очень сложной биографии. Многочисленные батальные эпизоды почти неотличимы один от другого.
Много в романе разного рода бытовых, исторических погрешностей. По роману выходит, что в 1917 году уже имелась каторга на Мудьюге, что род Волконских был всегда в чести у русских императоров (а декабрист князь Волконский?). Уездный городок Ачинск с его плохо выдуманным блеском, джазами и вообще буржуазно-столичным пошибом выглядит в романе как маленький Париж. Очень смутно говорится о выходившей в Ачинске подпольной коммунистической газете: не приводятся ни названия ее, ни годы издания, ни содержание газетных номеров, что в историко-революционном романе было бы очень на месте.
Чехословацкий полковник не понимает слово «партизан», ибо не знает русского языка, как будто слово «партизан» в обращении только у русских. Вместо того чтобы объяснить, какую и в чьих интересах политику проводили колчаковцы и их хозяева, авторы увлеклись описаниями их разгульной жизни. И такой роман считался в издательстве готовым.
Теперь о романе А. Попкова «Тайна голубого стакана». Перед нами советский детектив, написанный как будто по всем положенным для этого жанра правилам. В нем говорится о том, как диверсанты пытались выкрасть у нас чудесный минерал «Зет» и как они были пойманы и разоблачены. Патриотический сюжет не нашел, однако, достойного воплощения. В приключенческих произведениях допустимы случайности, неожиданности и совпадения, но при соблюдении одного условия: поступки героев должны быть не менее тщательно мотивированы, чем в обычном романе. И если этого нет, то рушатся все хитросплетения сюжета. Это как раз и случилось с романом А. Попкова. В нем допущено столько натяжек, нагромождено столько разных «тайн», что многое остается за рамками здравого смысла. Мыслимо ли, например, чтобы советские люди занимались розыском преступников в одиночку, целиком на свой страх и риск? Похоже ли на правду, чтобы советский геолог-патриот в полном одиночестве и в абсолютном секрете от всех окружающих работал над научным открытием? Роман А. Попкова перегружен случайностями настолько, что не всегда ясно, какую функцию выполняет тот или иной персонаж. Композиция в приключенческом романе должна быть особенно четкой, стройной, выверенной. А на чем строится композиция и сюжет у Попкова? На однообразном чередовании одних и тех же приемов: подслушиваниях и переодеваниях. Есть у автора еще один излюбленный прием — воспоминания. Все герои по поводу и без всякого повода вспоминают о чем-нибудь, и в этих бесконечных воспоминаниях можно запутаться, как в сетях, хотя они-то именно и предназначались для развязывания сюжетных узлов. Слог романа примитивен. Попадаются страницы настоящей пинкертоновщины. А. Попков поступил хорошо, взявшись за патриотическую тему, и очень жаль, что редактор не помог писателю совладать с большими трудностями, возникшими перед ним как автором детектива.
Объем, масштаб и характер редактирования обычно обратно пропорциональны количеству труда, затраченного автором на произведение. Совершенно очевидно, что тт. Рожицын, Егоров и Попков мало поработали над своими произведениями, проявили легкомысленное отношение к своему делу, бессознательно или сознательно понадеявшись на нетребовательность и недостаточную квалификацию издательских редакторов.