20/I—69 г.
<...>
А. Т. принял Петрушевскую. Рассказы ее он решительно зарезал. «Этого мироощущения я не принимаю. Если хотите, я поговорю с ней», — сказал он, что и явилось причиной беседы.
Говорил он с ней долго, часа три.
— Она человек талантливый, — сказал после беседы А. Т., — но печатать ее не только рано, но вредно. Человек она с психологией отчаянной — ни во что не верит и убеждена, что ничего хорошего быть не может. Это и видно в рассказах, где полная бездуховность, люди живут как трава, совокупляются — без радости, а так, надо, — а зачем надо — тоже не знают. Сама она человек несчастный, работает в «Кругозоре». Редактором. Говорит, что не может больше работать. Писать пошлые подтекстовки. Я все это отлично понимаю, но я знаю и другое — надо жить, в жизни должна быть какая-то вера. Она же убеждена, что жизни нет, есть существование. Так почему же мы должны поддерживать такое направление, такой дух мысли, а я знаю, что так думает не она одна.
<...>
22/I—69 г.
<...>
А. Т. снова говорил о Петрушевской — и еще резче. Тип человека, безнадежно утратившего всякую веру в жизнь, ему противопоказан. Но разговор с ней его мучает, и он, как всегда в таких случаях, продолжает вслух советоваться.
А. Т.: — Она всерьез думает, что счастливых людей нет. Да как же так, говорю ей, давайте перекроем сейчас движение на нашем бульваре и станем опрашивать людей, счастливы они или нет? И конечно, выловим довольно много счастливых. Один влюблен, другой одержим работой, третий бежит, потому что изобрел перпетуум-мобиле и, конечно, счастлив, что наконец-то решил неразрешимую задачу. Да сколько можно найти вариантов счастья! Нисколько не меньше, чем вариантов несчастья. Она же принципиально убеждена, что это не так. Как можно выносить такую философию на страницы журнала? К тому же она и литературно неопытна. Она убеждена, что писать от первого лица труднее всего. Как раз наоборот — легче всего. Труднее всего автору иметь свою авторскую речь. Она не согласилась, а потом заметила, что один ее рассказ написан от автора. Неверно — и он от первого лица, только это первое лицо маскирует себя. Мне говорят, может, напечатаем хоть один рассказ — «Слова». Но зачем это делать? Автора мы никак не представим, а займемся лишь вредной благотворительностью. Нужно подумать, не хочет ли она съездить от нас в командировку. Пусть подышит другим воздухом, посмотрит на других людей. Это бывает полезно, хотя в данном случае, может, и бесполезно.
Случай с Петрушевской — первый и единственный случай встречи А. Т. с человеком убежденного пессимистического взгляда на жизнь. Не знаю, органичен ли такой взгляд для Петрушевской. Может быть, это литературная поза, может, даже спекуляция на модном западном миросозерцании, — но то, что такая философия может быть, существовать и т. п., показывает та же западная литература. У нас эта философия была обычно чтением, западной «капиталистической» экзотикой, но вот появилась и у нас, у нашей молодежи. Насколько она распространена — не берусь сказать. Но есть. И А. Т., человек абсолютно далекий от такой философии, как далеко от нас все его время. Наше время? Нет, этого я уже не рискну написать.