Нет, что погубит мир, так это неточное цитирование. Искаженная цитата похожа на приблизительно запомненный номер телефона, о котором рассказывает Сергей Довлатов.
Если уж такие безобразия творились с известной мыслью о патриотизме как прибежище негодяя, то что говорить об отечественных мыслях, которые все сплошь о высоком.
И вот толпы приличных людей, писателей, политиков и, не побоюсь этого слова, журналистов начинают цитировать. Они пишут: «Слишком широк человек, не мешало бы его сузить...», потом они вздыхают: «Широк, ох, слишком широк русский человек, надо бы сузить...» или добавляют экспрессии: «Широк русский человек, слишком широк, надо бы сузить». Некоторые из них не вполне уверены в авторстве: «Как там у классика: „Широк русский человек... я бы сузил“». «Остается вспомнить изречение классика: „Широк русский человек, ох широк, я бы его сузил“!»
Классики — это вообще такая палочка-выручалочка, на них все спишут. Как сказали классики, как учили нас классики, и не поймешь уже: это бородатые классики русской литературы или отошедшие в область преданий классики марксизма-ленинизма. Впрочем, кто-то, сомневаясь, все-таки называет фамилию: «„Широк русский человек, я бы сузил“, — сказал, кажется, Достоевский», «Это, кажется, Достоевский сказал: „Слишком широк русский человек — я бы сузил“», а кто-то уверен вполне: «Ну как тут не вспомнить Достоевского, что широк русский человек, сузить бы», «Как там у Достоевского — „слишком широк человек, хотелось бы сузить“».
С писателем соглашаются: «Прав Достоевский, что широк русский человек, надо бы сузить...» или от него дистанцируются: «Достоевский находил, что широк (русский) человек, надо бы сузить». А вот магический в своем темном пророчестве пассаж — «Россию создавали наши предки — русский народ, и он есть народ государствообразующий, и про это не следует забывать. Как говорил Достоевский: „Широка русская душа — сузить бы“».
Среди самых начитанных веселье: «„Широк русский человек, я бы сузил“,— говорит Аркадий Иванович Свидригайлов в „Преступлении и наказании“».
Или вот еще: «Широк, очень широк русский человек — я бы сузил его»,— заявляет Иван Карамазов у Достоевского«. А вот: «„Широк русский человек, надо бы сузить“, — говорит Митя Карамазов».
Впору объявлять тендер.
Наберите три-четыре слова в любой поисковой машине, и увидите, как жуют эту цитату известные люди.
Чисто упыри, чисто!
Что интересно, так это то, что одну из первых правильных цитат я обнаружил на форуме садомазохистов.
Так вот, упыри, слушайте, это не Достоевский сказал, это не Достоевский считал, а герой его. Это вроде как говорить, что Пушкин в детстве играл чьей-то очаковской медалью и очень любил слово «vale».
Герой Достоевского это сказал, это Митя Карамазов в ужасе бормочет, да не о русском человеке, а о человеке вообще. Вот что бормочет в части первой, книге третьей, что называется «Сладострастники», в главке «Исповедь горячего сердца. В стихах», в романе имени себя и своих братьев: «Перенести я притом не могу, что иной, высший даже сердцем человек и с умом высоким, начинает с идеала Мадонны, а кончает идеалом Содомским. Еще страшнее, кто уже с идеалом Содомским в душе не отрицает и идеала Мадонны и горит от него сердце его, и воистину, воистину горит, как и в юные беспорочные годы. Нет, широк человек, слишком даже широк, я бы сузил».
Теперь — следите за руками — это напечатано в Полном собрании сочинений ПСС в тридцати томах, т. 14 — Л.: Наука, 1976, с. 100.
Теперь я расскажу, откуда выплыл округлый Свидригайлов. Действительно, в «Преступлении и наказании» есть диалог, он совершенно о другом, но в ходе его Свидригайлов действительно говорит Дунечке: «Ах, Авдотья Романовна, теперь все помутилось, то есть, впрочем, оно и никогда в порядке-то особенном не было. Русские люди вообще широкие люди, Авдотья Романовна, широкие, как их земля, и чрезвычайно склонны к фантастическому, к беспорядочному; но беда быть широким без особенной гениальности» [Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч. : в 30 т. Л.: Наука, 1973. Т. 6. С. 378].
<...> На рассвете Достоевского разбудят, и когда очередной пафосный оратор придвинет к себе микрофон в пикейно-жилетной дискуссии, когда начнут стучать по клавишам, когда, наконец, произнесут: «Еще Достоевский настаивал на том, что русского человека надо сузить» — вот тогда он перевернется два раза.
И не у меня на полке, а под тающим петербургским снегом, в стылой земле. Скривится черное лицо на памятнике, разлетятся голуби.
Сузил бы... Уроды.