Об исторических недостоверностях в книге Т. Диттрич «Повседневная жизнь викторианской Англии» (М., 2007)

Книга Т. Диттрич о викторианской Англии [Диттрич Т. Повседневная жизнь викторианской Англии / предисл. и послесл. автора. М.: Молодая гвардия, 2007. 382 с. (Живая история. Повседневная жизнь человечества)] была встречена благосклонно как публикой, так и критиками. Все отмечают познавательность, живость, обилие интересных подробностей. Читатель как будто сам побывал в XIX веке — ужаснулся грязи и зловонию, пролил несколько слез над горькой долей женщин и бедняков, узнал из первых рук, о чем думала королева Виктория, подъезжая к Хрустальному дворцу («„Дворцу так же одиноко без своего хозяина, как и мне“, — думалось ей»).

В книге, действительно, собрано множество фактов, цитат, биографий и любопытных историй. Источники этой разнородной информации так же таинственны, как и спиритическая способность автора читать мысли покойной королевы. Можно предположить, что Т. Диттрич многое почерпнула из популярных книг о викторианской эпохе, которые в изобилии выходили в последние десятилетия в Англии и в Америке. Однако читатель напрасно станет искать список литературы или ссылки на процитированные труды. Заметим, что серия «Повседневная жизнь человечества» позиционируется как историческая, то есть предполагается, что мы имеем дело не с фантазиями автора, а с историческими фактами.

Но так ли необходимы занимательной книге все эти скучные академические атрибуты? Занимательность книги Т. Диттрич такова, что под конец чтения вопрос об источниках становится жгучим. Начнем с мелочей. Хотелось бы знать, откуда автор взял, что слово «фрак» (англ. frock) происходит от слова frog, «лягушка»? Возможно, правда, что это результат собственных умозаключений Т. Диттрич — в другом месте она делится еще одним открытием: «Не случайно слово „мистический“, думается¸ происходит от английского слова mist, что означает легкий туман» (стр. 22). В принципе, если человеку «думается» об этимологии, ему можно порекомендовать открыть этимологический словарь. Или хотя бы посмотреть, как пишутся по-английски слова mist и mystic. Далее мы узнаем, что гостиная «называлась в викторианское время рисовальная комната». Это, видимо, попытка перевести «drawing room» — Т. Диттрич полагает, что название произошло от английского глагола «draw» — «рисовать». А ведь в книге Адама Харт-Дэвиса «Что сделали для нас викторианцы», из которой Т. Диттрич пересказывает близко к тексту целые абзацы, черным по белому написано, что «drawing room» — сокращенное от «withdrawing room», т. е. это комната, куда удаляются (дамы после обеда, например). То же самое — повторюсь — написано в любом словаре.

Автор вообще не очень внимательно читает. Скажем, неоднократно упомянутый роман некоего Киссинга «Новая улица крабов» — не что иное, как «Нью-Граб-стрит» Джорджа Гиссинга. (В слове «Grub» неверно прочитаны две буквы, откуда и получился «crab» — а с ним и экзотическое название улицы). Ребусы множатся по мере чтения: Хауторн — это, конечно, Готорн, «роман Гаскела „Руф“» — «Руфь» Элизабет Гаскелл (здесь пол перепутан дважды: и Гаскелл, и Руфь — женщины).

Шерлок Холмс, по утверждению Т. Диттрич, так излагает свой метод «логической дедукции»: «Если исключить возможное, то все, что останется, даже маловероятное, должно быть правдой!» (стр. 58). Что говорить, поразительный метод. (В оригинале Холмс не настолько парадоксален: он все-таки предлагает исключить невозможное).

Гилберт и Салливан и вовсе оказываются названием. На стр. 163 прямо сказано: «Очень популярной в то время считалась опера „Гильберт и Салливан“» (во всех примерах сохранена авторская орфография). Невольно вспоминается анекдот советских времен о том, что «Карл Маркс и Фридрих Энгельс — не муж и жена, а четыре разных человека, а Слава КПСС — вообще не человек».

Впрочем, автор проявляет завидную широту взглядов. Уже на стр. 311 Гилберт и Салливан становятся, как им и положено, авторами комических опер; Киссинг периодически бывает Гиссингом; Белла Уилфер иногда именуется Вилтер, Гаскелл появляется как в мужском, так и женском обличии. Свифт представлен в двух видах: как Джонатан и как Даниель (последний, видимо, — гибрид с Даниэлем Дефо). Причем про «Даниеля Свифта» недвусмысленно сказано, что он — «гений пера ХIХ века» (стр. 239). Т. Диттрич в принципе не склонна церемониться с хронологией — ошибиться на пару веков ей ничего не стоит. В ее импрессионистическом сознании Ричардсон, Дефо, Свифт и Вудхауз равным образом отражают нравы викторианской эпохи.

Но самым, пожалуй, неожиданным выразителем викторианского вкуса оказывается Айседора Дункан. Порассуждав о том, что викторианцы драпировали мебель из соображений благопристойности (гипотеза затасканная, но весьма спорная), Т. Диттрич делает такой головокружительный переход: «Отголоски этой моды можно встретить в биографии известной танцовщицы-босоножки Айседоры Дункан. Приехав по приглашению А. В. Луначарскогло в Москву и поселившись в особняке на Пречистинке, она укутывала все люстры, лампы, зеркала газовыми шарфиками. Один из них и задушил ее, намотавшись на колеса открытого автомобиля, в котором она ехала» (стр. 101). Вот она, страшная изнанка викторианской жизни.

<...>

Иногда в воображении автора два человека сливаются воедино. Так, на стр. 178 Т. Диттрич сообщает нам интересные факты из жизни «девушки Катрин» — жены знаменитого писателя Чарльза Диккенса. Сестра Катрин Мэри переехала жить к молодым, сообщает нам автор, и впоследствии помогала воспитывать десятерых детей. Каждый, кто хоть немного знаком с биографией Диккенса, знает, что Мэри умерла в возрасте семнадцати лет — эта смерть произвела неизгладимое впечатление на молодого писателя. Через несколько лет к Диккенсам переехала другая сестра Катрин, Джорджина, и она, действительно, помогала растить детей. Но это все-таки были две разные женщины.

Вначале я решила, что Т. Диттрич путает с кем-то и Беатрикс Поттер (которую зовет Беатрисой, невзирая на написание имени): «С тридцати до сорока с лишним лет Беатриса жила, заучивая наизусть шекспировского „Ричарда III“ и „Генриха IV“. Ее деятельный ум требовал самовыражения и наконец вырвался на волю, обернувшись великолепными рассказами для детей о животных, в которых последние вели себя, как люди из общества. Придя к выводу, что она более не может выносить своего положения, Беатриса подошла к замужеству как к практической сделке, при которой, как она сама писала: „Каждый получил, что хотел: муж — домоправительницу и компаньонку, а я — детей и хозяйство в управление“» (стр. 119).

Оставим на совести автора пассаж о том, как женщина с деятельным умом потратила более десяти лет на заучивание двух не самых длинных шекспировских пьес. Свои сказки, где животные вовсе не ведут себя, как люди из общества, «замечательная детская писательница викторианского периода» начала издавать в 1902 году (ей в ту пору было 36 лет). Но откуда могла взяться прямая цитата из Беатрикс Поттер, где она якобы говорит, что муж получил домоправительницу и компаньонку, а она — детей и хозяйство в управление?! Беатрикс Поттер действительно вышла замуж поздно и против воли родителей, но союз был заключен по любви, никаких детей у пары не было, а «хозяйство», и весьма обширное, принадлежало не мужу, а ей.

Загадка разрешилась просто. Все свои сведения о Беатрикс Поттер Т. Диттрич почерпнула из книги Джудит Флэндерс «Викторианский дом изнутри : портрет домашней жизни Англии» — как водится, не упомянув свой источник ни единым словом. Вот что пишет Флэндерс: «Отношения Беатрикс Поттер к замужеству было всецело практическим, вполне в духе того времени. Брак был сделкой: мужчина получал домоправительницу/компаньонку, женщина — дом и детей». Т. Диттрич несколько оживила повествование приписав последнюю сентенцию самой Беактрикс Поттер. И напрасно — брак писательницы совсем не вписывается в этот шаблон, да и время было уже другое: речь идет о 1913–1943 годах.

Перетасовав по своему усмотрению реальных людей, Т. Диттрич берется за литературных персонажей. Правда, на стр. 115 содержится утверждение, что «книги викторианского периода, показывая идеальную сторону жизни вымышленных героев и героинь, не стремились передать действительность», но это не мешает автору активно использовать романы XIX века для иллюстрации своих бытописательских тезисов.

<...>

В другом месте Т. Диттрич... некстати поминает героев романа Бронте: «Помните „Джен Эйр“ Шарлоты Бронте, „Секрет леди Одли“ Мэри Элизабет Брэддон? Оба эти произведения объединяют примеры несчастных женщин, запертых собственной семьей дома, как в тюрьме, что и явилось причиной их помешательства» (стр. 179).

Ответим на вопрос автора. Да, мы помним. В «Секрете Леди Одли» героиню — авантюристку и убийцу — отправили в клинику вместо тюрьмы. Что же касается «Джен Эйр», то запертая на чердаке жена мистера Рочестера страдала наследственной душевной болезнью, усугубленной алкоголизмом.

У нас возникает встречный вопрос — а помнит ли Таня Диттрич? Ладно уж, оставим злосчастную Леди Одли — но «Джен Эйр»? Но «Холодный дом»?

Т. Диттрич описывает сцену из этого романа Диккенса (наш самостоятельный автор называет его «Мрачный дом»), в которой мистер Гаппи (у Т. Д. — Гуппи) делает предложение Эстер Саммерсон. «Предложение мистера Гуппи не было принято, — поясняет Т. Диттрич, — так как его доход составлял только 104 фунта в год (при том, что он ожидал повышения до 117 фунтов). Клерк мог жениться, имея такие средства, но, к сожалению, он выбрал девушку, которая хоть и сама не имела средств, но рассчитывала найти себе мужа среди молодых людей высшего, а то и среднего класса» (стр. 113).

Каждый, кто читал «Холодный дом», прекрасно знает, что скромная, бескорыстная героиня Диккенса отвергла мистера Гаппи потому, что он был скользкий и неприятный тип, а вовсе не потому, что его доход составлял 2 фунта в неделю.

Но в том-то и дело, что Т. Диттрич не читала этот роман. Как не читала большинство (а может быть — ни один) из романов, которые так уверенно цитирует и пересказывает в своей книге. Все это — повторение (часто — очень неточное) чужих рассуждений и выводов. Так, все упоминания произведений Ш. Бронте, Ч. Диккенса и Д. Гиссинга Т. Диттрич заимствовала из той же книги Джудит Флэндерс «Викторианский дом изнутри : портрет домашней жизни викторианской Англии», многие сведения о технических достижениях взяты из книги Адама Харта-Дэвиса «Что сделали для нас викторианцы»; глава про этикет целиком списана из книги Дэниела Пула «Что ела Джейн Остин и что знал Чарльз Диккенс». При этом автор не делает ни малейшей попытки заглянуть в цитируемые источники, разобраться, о чем идет речь (а ведь во всех упомянутых книгах есть подробные ссылки, сноски и библиографии).

Т. Диттрич даже не считает нужным пояснить, ссылается ли она на художественную прозу или, скажем, на подлинные мемуары. Цитаты вводятся в текст непринужденно, без лишних формальностей: «А вот еще впечатление», или «Очень часто можно было услышать такой разговор между дамами», или «Очень популярен в викторианское время был рассказ об одной служанке». Чье впечатление? Кто слышал разговор между дамами? Был ли «популярный» рассказ сочинен писателем или взят из жизни?

В книге действительно содержится много интересных фактов, но, не зная источников, мы не можем установить их достоверность, а поверить автору на слово нет никакой возможности. Как мы только что убедились, Т. Диттрич с легкостью может перепутать букву, слово, имя, улицу, год, век — что угодно с чем угодно, все с той же увлеченно-восторженной интонацией (кстати, книга существует и в аудиоверсии).

Но, может быть, общая картина эпохи все-таки вырисовывается из этого поверхностного нагромождения сомнительных деталей? Картина вырисовывается, как же без этого. Как в детской считалке: «палка, палка, огуречик...» Если судить по этой картине, получается, что в викторианской Англии была одна семья среднего класса, одна — аристократическая, один молочник, одна кухарка, один мусорщик и так далее. Автор безапелляционно сообщает нам, что «дети боялись отца как огня», «психика женщин викторианского периода действительно была слабой и неуравновешенной», «если нянек всегда обожали, то бедных гувернанток любили довольно редко», «Викторианский мир делился только на два цвета: белое и черное!» — бесхитростно подытоживает Таня Диттрич.

И читатель не вправе осудить ее за этот примитивистский взгляд. К Тане Диттрич не может быть никаких претензий — намерения у нее, несомненно, были самые добрые, и работу она проделала огромную, хоть, к сожалению, и не слишком полезную.

Все вопросы следует адресовать уважаемому издательству «Молодая гвардия», которое выпускает познавательную серию под названием «Живая история. Повседневная жизнь человечества». Какие стандарты качества применяет издательство к своей продукции? Что нужно перепутать и переврать, чтобы редакторы насторожились?

Давайте перейдем на личности. В книге указано имя главного редактора — А. В. Петров — и просто редактора — И. В. Черников. Истинные герои данной рецензии — именно они.

Что делали эти люди? В чем заключаются их редакторские обязанности? Почему они не сверили имена (и не проверили их написание)? Почему не сообщили автору, что при цитировании следует указывать источники? И что известные литературные произведения принято цитировать по существующим переводам? Почему никто из них не удивился, прочитав, что первый рассказ о Шерлоке Холмсе назывался «Красный кабинет» (автор имел в виду «Этюд в багровых тонах» — на самом деле, слово «study» в названии означает не «кабинет», а «исследование», «трактат». Отсюда «этюд» в русском переводе)? Почему никто не отметил на полях, что в русском языке нет слова «домогания»? Что Свифта зовут не Даниель, а Джонатан, и жил он не в ХIХ веке, а в ХVII—XVIII вв.? Почему книгу не дали на рецензию кому-нибудь, кто хотя бы в детстве читал Диккенса, Бронте и Конан Дойла? Каким образом историческая книжка вышла без предметного указателя и списка литературы?

Ответ прост: и так купят. И будут хвалить.

Впрочем, лишь мы уперлись в известную нравственную дилемму: можно ли оправдать вора тем, что жертва беспечно засунула бумажник в задний карман? Мне всегда казалось, что нет.