Насчет второго издания моих «Записок» [«Записок об ужении рыбы» (1847) или «Записок ружейного охотника Оренбургской губ.» (1852)] я сообщу вам неприятную новость, которая приведет вас в совершенное изумление: г. цензор Флеров исключил, кроме разных выражений, несколько страниц целиком. Выражения, например, исключены следующие: «отлетная строевая птица» — строевая не понравилось г. цензору: «народ не ест давленой птицы» — эти все слова вымараны. Как это ни глупо, из-за этого я не завел бы процесса, если бы г. Флеров не исключил все описания тетеревиных токов и также тока дупельшнепов и перепелов. Теперь же не хочу уступить ни одного слова. Я предложил Назимову, ради сохранения чести цензурного комитета, поправить дело домашним образом. Если он не согласится, то на сих днях подам формальную просьбу в общее присутствие цензурного комитета; в случае отказа подам прошение в главное управление цензуры и даже в известной особы комитет и к графу Орлову. Одним словом, я употреблю все усилия, и если не успею, то брошу все отпечатанные 18 листов. Авось мой процесс будет полезен для других и откроет глаза правительству на действия цензуры, дошедшие до крайней нелепости. Всего забавнее, что мой Иван Сергеевич и Катков, которому поручено печатанье, не видали до сих пор исключений цензуры. Теперь можно себе представить, что сделает цензор с «Биографией Загоскина», которая должна выйти в первой книжке Москвитянина. Я решительно объявил Погодину, что не согласен на исключения, и пошлю статью в Петербург прямо к графу Адлербергу, как к министру двора, ибо Загоскин служил по этому министерству. Я должен вам признаться, что цензурные проделки меня взбесили, и я целые сутки не мог успокоиться.