О примерах самовольной редакторской правки, вносяшей ошибки в авторский текст

...Перейдем ко второму фильтру, редакторскому. Уверена, что не только я, но и многие из нас, авторов, благодарны товарищам редакторам за вовремя замеченную ошибку, неточность, исправленную цитату, добрый совет. Все это в многотрудном деле редактора бывает, и за все это не всегда воздается ему честным «спасибо». Но зато и ошибки самих редакторов тоже угасают без публичного воздаяния, в недрах издательской кухни, оставляя для публики пятно на одном пострадавшем авторе. Поскольку цель моего разговора — принести пользу делу, перехожу к примерам отрицательным.

Один редактор-друг, встретив в моем стихотворении незнакомое слово «чебрец» (не все редакторы обязаны быть ботаниками), стал, для точности, искать это слово в украинском словаре. И там он нашел слово «чабрец». И радуясь, что может принести другу посильную пользу, поставил вместо чебреца украинский чабрец. Он уподобился в этом добром деле медведю из басни Крылова «Пустынник и медведь». Каково было моей восточной красавице в час полнолуния произнести: «Днем чабрец сушила я на солнце...» Красотка превратилась в кухарочку-хохлушку. Другой редактор-друг, очень опытный и знающий, тоже захотел меня исправить. Исправление это настолько невероятно и выставило меня, гётеанку, хорошо, с юных лет, знающую Гёте, написавшую о Гёте монографию, дважды изданную в Германии, изданную в Японии и других странах, в такое дурацкое положение перед читателями-гётеанцами, что — при всем моем уважении к своему редактору — я не могу не рассказать здесь об этом.

У Гёте есть замечательное стихотворение — маленькая поэма, написанная белыми (без рифмы) стихами: «Путешествие в Харц», или по-немецки «Harzreise in Winter». Немцы — для сокращенья — зовут (и знают) ее просто как «Harzreise». Она не только написана — она пережита Гёте; и в этом году, кстати сказать, исполняется ровно 200 лет со времени ее пережитости и написания. Ни в одной серьезной биографии Гёте нельзя обойти «Харцрейзе» и значения этой гениальной поэмы в его литературном наследстве. А через 47 лет (почти через полвека!) такое же путешествие на Харц решил предпринять и Генрих Гейне. Он был на 48 лет моложе Гёте, и для него, родившегося в 1797 году, как для гётевского «Харцрейзе», наш 1977 год тоже юбилейный — 180 лет со дня рождения. Между двумя большими произведениями двух больших германских поэтов не только полвека разницы, но и нет никакого сходства. Гёте свою небольшую поэму написал белыми стихами, вложив в нее огромное, благодатное для него переживанье (о нем — после). Гейне свою остросатирическую повесть написал прозой, перемежая ее изредка жемчужинами своей прелестной рифмованной лирики. Внешнее сходство, — если говорить о сходстве, — было лишь в возрасте путешественников, Гёте — 28 лет, Гейне — 27. Да еще в желанье убежать, уединиться — для Гёте от разгульной охоты веймарского герцога с его придворными, для Гейне — от невыносимо мещанского, напыщенно-тупого профессорско-студенческого быта Геттингенского университета. Вот и все. Цели и результаты обеих поездок были бесконечно разными.

В одной своей книге я цитирую три стихотворных строки из «Харцрейзе» Гёте, — соотносящиеся у меня с моим текстом, — и тут же указываю источник, откуда они взяты. Но редактор, видимо, знавший о существовании только одного «Харцрейзе», гейневского (хотя, возможно, его и не читавший), вычеркивает у меня в верстке имя Гёте и ставит вместо него имя Гейне. И думает, может быть, — оказал услугу автору. Не заглянув в текст хотя бы того же Гейне, не справившись хотя бы в энциклопедии, наконец, даже не снесясь с самим автором! И книга вышла, оставив в недоумении читателей, знающих Гёте. И знающих меня...

Сколько таких обид претерпевает автор, если жизненный путь его долог! И нет возможности крикнуть читателю: это не я! Потому что в юридическом отношении вы тут бесправнее, чем воришка, у которого есть право на доказательство. Впрочем, я тут «зарываюсь». Редакторы, конечно, не боги. Они, конечно, не всезнайки, не полиглоты, не ходячие энциклопедии. Но в сомнительных для редактора случаях не лучше ли проявить доверие к автору? Особенно к автору, знающему свой предмет? И не лучше ли проверить себя самого путем справки в легкодоступных книгах?

Снисходительный к редакторской правке читатель может заметить: «Ну да все это не так важно! Все это мелочь! В хорошей книге все это проходит незамеченным!»

Нет, все это не проходит незамеченным. Я уже сказала выше, что «зрительная память», воздействие печатного набора на глаза имеет педагогическое значение, несет свою долю в овладении грамотностью школьника, приучает пластически чувствовать написание слов, ведет — если можно так выразиться — к ручной автоматике грамотности. Но есть и более важное, — очень, очень важное обстоятельство, когда требование редакторской точности становится шире простой грамотности, становится актом повышения качества не только печатного лица книги, но и — ее внутреннего содержанья. И больше того: когда отсутствие необходимейшей редакторской правки ведет к снижению качества содержанья хорошей книги, к оскорбительной фальши большого исторического образа в этой книге.