Сравнительно недавно один мой приятель рассказал мне такую историю.
В первые месяцы войны обнаружилась полная профессиональная несостоятельность всех советских маршалов. «Первый красный офицер» Клим Ворошилов и создатель Первой конной Семен Михайлович Буденный не могли воевать с танками Гудериана. Необходимо было не только заменить стариков новыми, молодыми командармами, но и как-то объяснить народу, почему легендарные полководцы Гражданской войны, о воинских доблестях которых слагались оды, гремели песни и марши, оказались вдруг профнепригодными.
Эту задачу выполнил писатель Александр Корнейчук своей пьесой «Фронт».
Пьеса печаталась в «Правде» и по своему значению смело могла быть приравнена к постановлению ЦК.
Ходили слухи, что Сталин сам, лично правил текст пьесы, вымарывая одни реплики и заменяя их другими.
Мой приятель, рассказывавший мне про это, был тогда одним из самых любимых учеников Ильи Львовича Сельвинского. И вот в одну из очередных своих встреч с учителем он передал ему этот ходивший тогда слух.
Выслушав его, Илья Львович сказал:
— Настоящий писатель на такое никогда бы не согласился. Я бы, во всяком случае, не смог.
— А что бы вы сделали на его месте? — спросил ученик.
— Если бы я оказался в положении Корнейчука, — ответил Сельвинский, — я бы сказал: «Товарищ Сталин! Вы сформулируйте вашу мысль, а я выражу ее своими словами».
Рассказывал мне эту историю мой приятель, разумеется, «в тоне юмора». И не трудно догадаться, куда было направлено жало этой его художественной сатиры.
Я тоже смеялся над комичной репликой сервильного поэта. Над его наивностью (так Сталин и позволил бы ему выражать «своими словами» его, сталинские мысли!). Но самым комичным тут нам, конечно, представлялось не это, а его готовность согласиться с жалкой ролью оформителя чужих идей, выражать любую мысль, какую ни продиктует ему «Хозяин», оставляя себе лишь скромное право на форму выражения этой мысли.
Но расскажи мой приятель мне эту историю в 1948 году, я вряд ли стал бы над ней смеяться.
Во всяком случае, тогда, делая самые первые свои шаги на ниве литературной критики, я, наверное, охотно бы подписался под этой формулой Сельвинского.
Никаких таких уж особенных своих мыслей у меня тогда не было. А если даже и были, «протаскивать» их в своих рецензиях сквозь сито советской цензуры я тогда (не то что потом!) уж точно не собирался.