За редакторским столом
Есть еще одна область работы Саянова, которой он отдавал с начала тридцатых годов так много времени и душевных сил. Саянов был прирожденным редактором. Энциклопедические знания, удивительная память, развитое чувство слова, высокое сознание ответственности перед читателем — все это в сочетании с твердыми идейными убеждениями, умением держать руку на пульсе жизни определяло его работу в этой области.
Саянову повезло: в самом начале редакторской работы жизнь его свела с выдающимся редактором Алексеем Максимовичем Горьким.
По всей вероятности, Алексей Максимович, внимательно следивший из Сорренто за литературной жизнью России, знал стихи Саянова и, уж во всяком случае, был наслышан о его организаторских талантах. Именно в связи с этими достоинствами фамилия Саянова впервые появляется в переписке Горького.
Ленинградская ассоциация пролетарских писателей предполагала создать на кооперативных началах «Первый рабочий театр». Театр должен был, по мысли инициаторов, воспитать и рабочего-драматурга, и рабочего-актера.
Об этой идее М. Чумандрин написал Горькому в Италию. 13 апреля 1930 года в ответе Чумандрину Алексей Максимович поддержал инициативу: «В пайщики вступаю...» И тут же упоминает фамилию Саянова, как одного из тех, кто мог бы активно работать в будущем театре.
В автобиографии, написанной в 1952 году, Саянов между прочим отмечал:
Два воспоминания молодости особенно дороги мне. В 1929 г., когда я был фактическим редактором «Звезды», встретившись с Алексеем Максимовичем [Горьким], я просил его отдать «Звезде» право на публикацию третьей книги «Клима Самгина». Это было время, когда критика травила гениальный роман Горького. Алексей Максимович шутя сказал, что я — единственный редактор, проявляющий интерес к его роману...
Второе воспоминание о последней встрече с Маяковским.
Как известно, Алексей Максимович действительно прислал третью книгу «Жизни Клима Самгина» в «Звезду» [она была опубликована в первых четырех номерах журнала за 1930 год] с письмом, которое послужило началом его переписки с Саяновым и довольно продолжительной совместной работы Горького и Саянова как соредакторов разных изданий.
Примерно в это же время возникла идея создать журнал «Литературная учеба». С планом журнала Саянов познакомил Горького, который в то время как раз приехал в Ленинград. Горькому идея понравилась, он тут же развил ее, внес в нее столько своего, так широко замыслил дело, что не оставалось никаких сомнений: он возглавит это большое общелитературное начинание. Так оно и случилось. Его ближайшим помощником стал Саянов. В 1931 году по рекомендации Горького Саянов стал его заместителем по «Литературной учебе».
Вскоре их контакты пошли еще по одной линии. У Горького возникла идея выпускать «Библиотеку поэта». Весной 1931 года, приехав в Москву из Сорренто, Алексей Максимович вызвал к себе телеграммой И. Груздева, Ю. Тынянова, Н. Тихонова и В. Саянова.
Начинание это сразу захватило меня грандиозностью плана,— писал во «Встречах с Горьким» Саянов,— в прошлом мы не знали ни одной столь широкой попытки свести воедино труд многих поколений русских поэтов. Как известно, Горький видел в «Библиотеке поэта» одно из важных средств вооружения наших стихотворцев техникой, ликвидации малокультурья, которое было свойственно тогда значительной части представителей поэтического цеха.
В ту московскую встречу договорились о составе редколлегии. Все сошлись на том, «что сам Алексей Максимович возглавит „Библиотеку поэта“ и напишет к ней вступительную статью». «Руководство научной частью нашей серии было возложено на Юрия Николаевича Тынянова, а организатором ее был назначен я» («Встречи с Горьким»).
Один за другим появлялись тома этой библиотеки. Они быстро расходились и не только среди литераторов, как предполагалось. «Библиотека» стала большим явлением в культурной жизни всей страны. Когда вышли первые издания классиков, Горький выдвинул идею, продолжая начатое дело, заняться выпуском памятников русского фольклора. Он писал Саянову 13 сентября 1933 года:
Начать издание следует с былин, и в первую голову дать новгородские — «Буслаева», «Садко» — как наиболее оригинальные. Из киевских обязательно «Илью Муромца», его бунт против Владимира, встречу с «нахвальщиком». В предисловии нужно вскрыть политико-экономическое наполнение былин и — особенно — их высокое художественное значение.
В этом же письме Горький говорил о необходимости дать отдельный томик по истории народного словесного творчества.
Набросок Горьким плана изданий произведений русского фольклора оказался столь грандиозным, что сразу же стало ясно: в «Библиотеке поэта» его не осуществить. Так встал в повестку дня вопрос о создании еще одной серии — «Библиотеки фольклора». За ним — вопрос о расширении национальных границ «Библиотеки поэта».
В архиве поэта сохранилась относящаяся к 1933 году его докладная записка в правление Издательства писателей:
«Библиотека поэта» по самому характеру своему не может ограничиться изданием только русских поэтов. Крупнейшие поэты национальных литератур Советского Союза должны быть изданы нами, так как без учета их творческого опыта невозможна учеба начинающих поэтов.
Из всех поэтов национальных литератур Советского Союза первым по политическому и художественному значению бесспорно является Шевченко. Естественно, что в предреволюционный период Шевченко не был достаточно хорошо переведен русскими дворянско-буржуазными поэтами, так как политическая установка Шевченко, демократизм, формы его стихов и т. д. противоречили поэтическим исканиям литературы конца ХIX и начала ХХ века.
Издание Шевченко должно стать началом нашей большой планомерной работы по изданию национальных поэтов Советского Союза. Классические поэты Советских Республик — Украины, Белоруссии, Грузии, Армении и др. могут научить молодого поэта. Долг нашей серии и издательства в целом — выполнить эту работу.
Особое значение приобретает вопрос о качестве переводов. Все лучшие переводчики стихов и поэтов должны быть привлечены нами к этой работе, имеющей громадное политическое и культурное значение. Мы полагаем, что в отношении Шевченко необходимо издание полного собрания стихотворений (в
Я рассказываю об этих фактах для того, чтобы подчеркнуть, как много давало Саянову деловое общение с Горьким, какую школу он проходил под его непосредственным руководством. В своих воспоминаниях о Горьком Саянов отмечал, что Алексей Максимович нередко был недоволен им, но великому писателю и нравились многие черты Саянова, он старался развить их, обратить на службу общему делу.
Виссарион Михайлович вспоминал, как Горький учил его вести журнал [«Лит. учеба»], воспитывал требовательность.
Дорогой Саянов,
все рукописи прочитал и отправил их в Москву с д-ром Никитиным, из Москвы Вам перешлет их Крючков.
Наумова [один из путиловских литкружковцев, которому помогли написать книжку «Сердце завода», но который учиться не хотел и писателем не стал] печатать нельзя, он ничему не учит, велеречив и считает себя вправе быть малограмотным.
Бакинский — тоже плох и не годится. Мы — против формализма, в статье Виноградова Крайский наречен «формалистом», книжка его — не рекомендуется. Статейка написана Крайским небрежно и даже как будто халтурно, не вижу, чему она может научить.
Рукопись Виноградова оставил у себя, вышлю ее на днях, вместе с моей заметкой. Сдавать ее в печать не спешите.
Все остальное можно печатать, — говорю это «скрепя сердце». Ибо — все плохо, все пишется «без души», как бы «из милости» и «чтоб отвязаться». Казенная работа, в ней не чувствуется ни увлечения, ни даже — примитивного желания «себя показать». Это крайне печально, и, кажется, журнал наш скоро превратится в плохой анекдот.
За всем этим — жму Вашу руку, скоро увидимся и будем «принимать меры» к излечению хворого журнала.
А. Пешков
12. II. 33.
Столь же внимательно Горький присматривался к тому, как ведется журнал «Звезда». Такова была особенность Алексея Максимовича: если уж ему приглянулся человек, если он видел, что дело стоит того, он никогда не считался ни со временем, ни с затратами душевной энергии, чтобы предпринять все лично от него зависящее для улучшения дела.
Его пристрастность к Саянову была очевидной, ибо он проверил его, что называется, на практической работе и поверил в него. К сожалению, не сохранилось каких-либо записей многочисленных бесед Саянова с Горьким. Они, как вспоминал Виссарион Михайлович, сыграли в его жизни огромную роль. Но и по письмам, дошедшим до нас, можно судить, сколь активным наставником был Алексей Максимович. Он рекомендовал Саянову привлекать к журналу не только наиболее интересных писателей, но всех интересных людей, в том числе ветеранов партии. Именно благодаря ему в числе активных сотрудников «Звезды» появились Владимир Дмитриевич Бонч-Бруевич, Николай Евгеньевич Буренин и другие.
В одном из писем 1930 года Горький пишет:
Товарищ Саянов.
Очень прошу Вас обратить внимание на рукопись Николая Евгеньевича Буренина, одного из активных членов «Боевой группы» при ЦК большевиков.
Обратиться к Вам с этой просьбой побуждает меня мнение одного рабочего путиловца, бывшего каторжанина, который заявил автору, что о нашем большевистском подполье молодежь мало знает.
Рукопись написана для Финского истпарта. Буренин — старый мой друг, ездил по поручению партии со мной в Америку собирать деньги. Владимир Ильич хорошо знал его.
Если рукопись найдете интересной, м. б., напечатаете. Жму руку
Сегодня, когда перелистываешь пожелтевшие номера журнала, поражаешься широте интересов редколлегии, ее умению собирать вокруг журнала разных и способных людей. «Звезда» смело вводила на свои страницы политическую публицистику, постоянно обращалась к вопросам истории революционного движения, советского строительства. Достаточно сказать, что во второй книжке журнала за 1929 год была опубликована статья В. И. Ленина «Как организовать соревнование». На страницах «Звезды» выступали многие видные деятели партии, ученые, историки. В этом немалая заслуга Саянова.
Добрые отношения установились у него с В. Д. Бонч-Бруевичем. Владимир Дмитриевич, как известно, прошел ленинскую школу, и общение с ним Саянова-редактора было чрезвычайно полезным для журнала.
Как-то, выступая перед работниками армейской печати в Ленинграде, Саянов говорил, что дружба со старыми большевиками, привлечение их к газете или журналу не могут носить иждивенческий, потребительский характер. Далеко не всегда важно, что конкретно может дать в номер тот или иной товарищ, но вместе они привносят в издание особую атмосферу, критерии, которые были присущи ленинской «Искре», «Правде», другим изданиям, где Владимир Ильич был активнейшим сотрудником или редактором. При этом он вспоминал, как много потрудился в «Звезде» В. Д. Бонч-Бруевич.
В архиве поэта сохранилось письмо Бонч-Бруевича от 24 марта 1930 года. Я процитирую часть его, которая может служить иллюстрацией к сказанному выше:
...очень прошу Вас самым тщательным образом отнестись к письмам Кропоткина и к телеграммам о его болезни. Я не сомневаюсь ни одной минуты, что весь этот фактический материал сейчас же будет переведен всюду и везде во всех странах мира, так как никто до сего времени не знает, как угасал и как умер Кропоткин, при каких именно обстоятельствах. Чрезвычайно важно все это напечатать также полностью, как мной написано, потому что важно, чтобы весь мир знал, что коммунистическая партия, несмотря на то, что она очень сильно враждовала и не могла не враждовать с анархистами, как с людьми, имеющими во многом противоположные взгляды и иногда совершавшими чуждые и враждебные нашему советскому строю дела, — несмотря на это, самым тщательным образом заботилась о великом деятеле старой русской революции — П. А. Кропоткине и помогала ему, чем только могла.
Другие письма Кропоткина я должен был снабдить большими комментариями для того, чтобы обезвредить их и разъяснить нашему советскому читателю истинный смысл этих анархических воздыханий. Сами по себе эти письма очень важны и характерны для Кропоткина во время Октябрьской революции. Ведь почти никто и ничего не знает, как Кропоткин относился к Октябрьской революции и в каких сношениях он находился с представителями советской власти в этот период времени. И я знаю, что все эти новые сведения будут очень интересны огромным массам как наших, так и западноевропейских и американских читателей. Вот почему я очень прошу Вас, чтобы эта моя статья о Кропоткине была тщательно откорректирована и отнюдь ничем не искажена. Радуюсь, что я исполнил обещанное перед Вами, хотя с некоторым опозданием, за что, надеюсь, Вы на меня не очень попеняете: крайне был занят, да кроме того нередко побаливал.
«Мои воспоминания о Петре Алексеевиче Кропоткине» [В. Д. Бонч-Бруевича], о которых идет речь, были опубликованы в апрельском номере «Звезды» за 1930 год. Двумя номерами раньше здесь же была напечатана статья В. Д. Бонч-Бруевича «Новые данные о 9 января 1905 г.», а осенью того же года — «Некоторые сведения о В. В. Воровском».
Саянов решил открыть в «Звезде» отдел публицистики и печатать в нем злободневные материалы на внутренние и международные темы. Он обращается к Д. О. Заславскому с предложением взяться за эти обзоры. Заславский тотчас откликается и делится с редактором своими соображениями о характере и направлении обзоров. 2 декабря 1929 года он посылает Саянову первый свой обзор и предуведомляет, что тот «вышел слишком сухим и общим. Но подвело меня желание дать в первом обзоре то, что называется „установкой“. Думаю, что второй, где мне не придется отрекомендовывать себя, и обзор будет более свободен и в выборе и в обработке тем, будет более конкретен...» [«Дневник журналиста» за подписью Д. Заславского был напечатан в № 1 и 2 журнала за 1930 год].
Как видим, переписка редактора с авторами отнюдь не носит формальный характер. Она показывает горячую заинтересованность Саянова в успехе каждого предпринимаемого начинания, его умение с разными авторами говорить профессионально, поэтому и авторы обращаются к нему не с сопроводительными письмами, а с деловыми советами, предложениями и соображениями.
Переписка редактора Саянова с авторами заслуживает самого серьезного изучения. Вдумчивый исследователь найдет в ней много любопытного, поучительного. Мне же хочется привести несколько писем без сколько-нибудь обстоятельного комментария лишь для того, чтобы показать связи редактора «Звезды».
Вот письмо Саянову от Б. Пастернака, помеченное 5 августа 1929 года и относившееся к публикации в «Звезде» «Охранной грамоты».
...Пишу в крайних торопях. Я живу за Можайском, в глуши, где почтовые сношения очень затруднены (в
(Поместите), если не поздно, в конце отрывка следующее: «От автора. Продолженье Охранной грамоты появится в одном из зимних номеров Звезды. Все сделанные в отрывке оценки являются воспоминаниями: их жар надо отнести к тем далеким годам, когда они составлялись и впервые произносились. Как именно остывают эти убеждения и какими заменялись, будет показано дальше».
Надеюсь, такое разъяснение удовлетворит редакцию. Если номер выйдет до
Вашему письму был очень рад и всегда ценил В[аши] стихи... Охр. Гр. продолжать буду обязательно и нигде кроме Звезды никогда печатать не предполагал...
«Охранная грамота» вместе с процитированными выше строчками «От автора» была напечатана в августовской книжке журнала.
Любопытно отметить, что в свое время рапповская критика узрела в стихах Саянова элементы подражания Пастернаку. И. Виноградов, например, писал:
Если мы попытаемся найти литературных предшественников Саянова в смысле изобразительной фактуры, то одним из них должен быть назван, несомненно, Пастернак.
Саянов ценил Пастернака, охотно привлекал его к работе журнала, но никогда не разделял его позиций. Расхождения в оценке ряда явлений жизни и литературной политики никогда не были для Саянова-редактора непреодолимым барьером в отношениях с авторами. Это была не терпимость, а забота о воспитании талантливых людей, забота о том, чтобы они наилучшим образом служили бы своему народу.
В самом деле, журнал «Звезда» тех лет был средоточием наиболее крупных литературных сил Ленинграда. Здесь печатали свои произведения такие прозаики, как Вяч. Шишков, О. Форш, Б. Лавренев, М. Пришвин, К. Федин, В. Каверин, М. Слонимский, А. Чапыгин, М. Чумандрин, поэты А. Прокофьев, Б. Корнилов, Н. Тихонов, О. Берггольц, Н. Заболоцкий, М. Светлов, И. Садофьев, литературоведы Г. Гуковский, Б. Эйхенбаум и другие.
Уже одно перечисление имен дает представление о широте интересов редколлегии.
Саянов стремился к тому, чтобы «Звезда» не замыкалась в узкие рамки групповых интересов. Он обращается к наиболее одаренным представителям разных групп и организаций с приглашением высказать свои взгляды, вынести на суд читателей «Звезды» свои произведения, если, разумеется, политическая их направленность не вызывает сомнения.
Он пишет письма доброй сотне литераторов. Многие из них горячо откликаются на призывы «Звезды» к сотрудничеству. 8 марта 1930 года И. Сельвинский пишет Саянову:
В ответ на Ваше любезное предложение могу пока предоставить Вашему журналу только статью «Кодекс конструктивизма» (около
Что касается стихов, то как только отделаю свою последнюю вещь — извещу Вас об этом.
Если тема и размер статьи Вас устраивает — известите, буду рад считать себя сотрудником Вашего журнала.
Статья Сельвинского была опубликована в августовской книжке журнала. В следующей — его стихи.
Вместе со стихами шлет коротенькие полушутливые письма Саянову М. Светлов. К Саянову нередко заглядывает Н. Заболоцкий, ставший вскоре одним из активных сотрудников «Звезды». Журнал охотно поддерживает молодых ленинградских поэтов не только из числа бывших «сменовцев», но и многих других литературных объединений.
Активность Саянова, его редкое умение поддержать способного литератора приносит ему широкую популярность. Саянов становится видной фигурой литературно-общественной жизни Ленинграда. Он непременный участник всех крупных литературных вечеров и общественных начинаний. Его вкус, энергия, инициатива нужны многим. В архиве Саянова сохранилась выписка из протокола заседания правления Издательства писателей в Ленинграде от 4 февраля 1930 года. По предложению К. А. Федина в члены Товарищества и в состав правления издательства были кооптированы Ю. Н. Либединский, В. М. Саянов и Н. С. Тихонов. Многие книги, выходившие в то время, были отредактированы Саяновым. Он проявляет максимум доброжелательности даже по отношению к тем авторам, которых критикует, от произведений которых решительно отказывается как редактор.
Это нетрудно проследить на его взаимоотношениях с В. Князевым, одним из интересных и самобытных поэтов послереволюционных лет.
Когда Саянов начинал, Князев был уже широко известным поэтом. Потом он активно работал в «Красной газете», руководил в ней отделом поэзии, редактировал приложение к газете «Красная колокольня». Его «Песня коммуны» с рефреном «Никогда, никогда коммунары не будут рабами» была чем-то вроде гимна тогдашней молодежи. Да и не только ее. Н. К. Крупская вспоминала, что в последние месяцы жизни Ильича она часто читала ему эти стихи. «Читаешь, точно клятву Ильичу повторяешь, — никогда, никогда не отдадим ни одного завоевания революции...»
Но в начале
Князев часто бывал и в «Звезде», и у Саяновых дома. Он видел к себе доброе отношение, ценил его, оно было для него чем-то вроде камелька, где можно обогреться. Саянов всячески развивал у Князева интерес к прозе. Роман «Деды», который Князев написал и опубликовал в 1934 году, в значительной мере был написан при самом активном воздействии Саянова. Тем не менее приливы тоски, самоуничижения посещали Князева все чаще. В такие минуты Саянов был одним из немногих его терпеливых собеседников. Ученик постепенно становился советчиком.
Об этом можно судить по письмам В. Князева, сохранившимся в архиве Саянова. Они относятся к концу 1930 и началу 1931 года.
Дорогой Саяныч, пишу тебе, потому что погибаю и не вижу никакого спасения впереди. Дело не в деньгах и не в творческом моем крахе — в конце концов, понатужась, я смог бы строчить и питаться, но у меня нет уверенности, что я имею на это право. Я как-то сразу стал старомодным и мертвым. Как-то сразу понял, что нечестно стихоплетствовать в газете, мне уже не принадлежащей. Понимаешь? Я всегда чувствовал, что «Красная газета» — моя газета, что Октябрь — мой Октябрь, что мои стихи — живые, нужные живым людям стихи. Теперь нет этого чувства. Выпав из жизни, из ритма современности, хотя и то и другое мне близко и понятно, я ощущаю себя социальным паразитом, приживалкой, захребетником, заедающим век молодых, перебегающим им дорогу. Как я могу писать лозунги, бичевать летунов, вредителей и пр., когда это делают Кирсанов, Безыменский и др., вставшие на мое место и выполняющие все это хорошо? У них, м. б., меньше огня и страстности, но больше молодости, права на творческую жизнь. Я еще смог бы вытеснить молодых из газеты, но моя честность мне этого не позволяет...
Понимаешь, я чувствую, что новое, происходящее кругом, требует новых слов, нового творческого подхода, новых приемов, которые мне неведомы. Мне кажется нечестным писать о пятилетке так, как я писал, к примеру, в гражданскую войну...
Саянов нашел слова для того, чтобы ответить на эту трогающую душу исповедь. Вот что пишет ему вскоре Князев:
Дорогой, родной Саяныч,
во-первых, спасибо тебе за несколько часов, проведенных у тебя с твоей милой женой. Во-вторых, бей меня, но исполни то, о чем я прошу. Вот первая часть моей повести «До потопа». Я писал ее три года. Писал, жестоко сомневаясь: стоит ли писать? Стоит ли она чего-либо? Не лучше ли сжечь всю эту дребедень? Эта повесть — начальное звено в цепи таких же четырех, долженствующих образовать большой роман-хронику отПоддержка Саянова позволила Князеву обрести веру в свои силы. Он начал активно работать.
Подобных примеров можно привести много. Однако нельзя думать, что Саянов был неким благотворителем, который врачевал одних, утешал других, помогал третьим. Да, он занимался и тем и другим, но при этом оставался взыскательным и принципиальным редактором, не прощавшим автору ошибок, если они были вызваны политическим недомыслием, недобросовестным отношением к материалу.
Забегая вперед, я приведу несколько сохранившихся в архиве документов, характеризующих стиль работы Саянова-редактора.
Тем, кто знал Саянова в послевоенные годы, кто приносил ему в «Звезду» материал, могло показаться, что редактированием он занимался между делом. Действительно, принесешь, бывало, ему рецензию, он пробежит ее быстрым взглядом и скажет:
— Очень хорошо, дорогой, напечатаем.
И почти всегда назовет номер, где твоя рецензия появится. Между тем у автора рецензии могло создаться впечатление, что редактор толком и не прочитал ее. Каюсь, несколько раз на таких мыслях я ловил себя. Но каково же было мое удивление, когда Виссарион Михайлович при случайной встрече или поздно вечером звонил и просил:
— Не мог бы ли ты в своей рецензии вот такую фразу исправить?
— Виссарион Михайлович, у меня под рукой нет копии. А как там в тексте?
— Вот в том-то и дело, дорогой, что у меня под рукой тоже нет рецензии. Я когда прочитал при тебе в редакции, тогда же подумал: надо бы исправить, да кто-то отвлек. Приходи завтра, исправим.
Помню, как-то я принес в «Звезду» заметочку о книге одного крымского поэта. С автором я был связан большой дружбой, стихи его знал наизусть, и потому, что они были мне дороги по школьным и юношеским воспоминаниям, я написал о поэте-земляке восторженно, словами, которые, ударяясь друг о друга, хотя и звучали звонко, но о чем — трудно было разобрать,— так было шумно.
— Ты очень хорошо написал,— сказал мне Саянов,— но «Звезда» это напечатать не может, и уверяю тебя, дорогой, пройдет не больше года, ты поймешь — почему. Я тебе этот звон оставлю, чтобы он потом потерзал твой слух. С какой стати Крым у тебя «рабочий и щедрый»? Я как в Крым ни приеду, так вижу тысячи бездельников на пляжах. Если «рабочий», а, конечно, есть Крым и такой, то ты, пожалуйста, объясни, что хочешь сказать. Ведь 90 процентов читателей «Звезды» в Крым приезжают отдыхать.
Свои редакторские замечания по материалам «Звезды» Саянов излагал лаконично в одном-двух абзацах, а то и фразах, но поразительно, как точно он улавливал суть, как зорко высматривал ошибку, каким хорошим помощником был автору.
Вот только несколько этих записок-рецензий главного редактора авторам, редакторам отделов, членам редколлегии.
В «Звезду» была представлена рецензия на роман И. Кратта «Остров Баранова». Саянов замечает:
Нельзя журналу, первым напечатавшему роман Кратта, первым же выступать с хвалебным отзывом о нем. Элементарный такт и принципы литературной этики подсказывают необходимость не торопиться с этой рецензией. Отложить рецензию в запас.
П. Громов написал для журнала большую и весьма интересную статью.
Громов сделал в статье некоторые исправления, о которых я его просил,— пишет Саянов. — Теперь нужно, чтобы статью еще раз внимательно прочли все члены редколлегии. Это большое и ответственное наше выступление должно быть тщательно продумано до малейшей детали.
Править статью прошу В. Н. Орлова.Еще несколько подобных записочек:
Мне сказали, что Вит. Державин умер. Это — большая утрата для литературы. Он был бесспорно талантливым. У нас есть большой долг перед ушедшими из жизни товарищами. Надо собрать и опубликовать лучшее из их литературного наследия. (Обязательно надо договориться с Капицей, чтобы он начал сбор материалов Дмитрия Исаевича Лаврухина.) Публикацию этих материалов целесообразно начать с В. Державина. Но обязательно нужно предпослать этой пьесе вступительную заметку о В. Державине. Кто может написать ее? Надо поговорить с Карасевым, который, кажется, хорошо знал В. Державина.
Кроме того, целесообразно дать пьесу на отзыв компетентному историку театра (напр., С. Данилову), чтобы избежать к.-л. неточностей.
Требовательность и доброжелательность он проявлял ко всем авторам, независимо от их авторитета.
О книге О. Форш «Михайловский замок» он пишет буквально несколько строк:
Окончание талантливого романа О. Форш будет тепло встречено читателем. Печатать в номере третьем.
Следует указать на ряд описок и неточностей в тексте романа. Так, например:
1. О. Форш пишет, что Баженов умер 2 декабря 1799 года. На самом деле он умер 2 августа 1799 г.
2. На стр. 4. Огольчиков был не обер-прокурором, а генерал-прокурором.
3. Правильнее писать не Урзнерлох, а Урнер-Лох.
4. На стр. 36 неточно указана численность армии Суворова при походе через Сен-Готард и т. д.
Надо будет дать копию рукописи к.-н. историку и просить его внимательно просмотреть рукопись, т. к. мелкие описки и частные ошибки повредят вещи в целом. Его правку потом перенести в корректуру.
Несколько выражений в тексте вызывают сомнения. Надо будет просить О. Д. Форш выправить их в корректуре. Мне бросились в глаза, например, такие фразы, где слишком осовременена речь героев конца ХVIII века: «под стеклом окантовать» (5), «я лично горжусь» (6), «переменить профессию» (16)...
Приведу и краткий отзыв редактора на одну из литературоведческих статей, предназначавшихся для журнала:
Д. Лихачев. Тема Древней Руси в литературе.
Статьями Лихачева, замечательным переводом Югова мы уже наметили позицию журнала: его внимание к древнерусской литературе. Статья Д. Лихачева продолжает эту линию в работе «Звезды».
стр. 6 — точно ли, что К. Аксаков — Рюрикович? Может быть, я располагаю устарелыми сведениями, но, насколько я помню, Аксаковы происходят не от Рюрика, а от одного из варяжских выходцев, появившихся на Руси уже в начале ХI века.
стр. 7 — я не употреблял бы термин «народничество», характеризуя славянофилов: ведь в нашей литературе это обозначение принято для течения общественной мысли, известного в более поздний период...
Как видим, зоркость редакторского глаза у Саянова сочеталась с политической вдумчивостью, принципиальностью. Когда он бывал уверен в своей правоте, он доказывал ее, не считаясь с тем, что кто-то может на него обидеться, неверно истолковать его настойчивость.
Издательство «Молодая гвардия» просит его отрецензировать сборник «Молодой Ленинград». Саянов выполняет эту просьбу, как всегда, обстоятельно и добросовестно. Он знает, что были другие рецензенты, и его мнение не совпадает с их оценкой. Он пишет в издательство:
Прилагаю к сему заключение о сборнике «Молодой Ленинград». Может быть, некоторым товарищам оно покажется слишком резким. Лично я считаю, что требовательная критика поможет.
Его записные книжки полны заметок, относящихся к работе редколлегии, набросков, планов, списков ближайших сотрудников, писателей, которых следует обязательно привлечь к сотрудничеству в журнале. В одном из них читаем 16 фамилий литературоведов и критиков. Среди них — И. Груздев, Б. Эйхенбаум, М. Алексеев, П. Громов, К. Державин и др. И далее:
Эту группу пригласить на первое собрание актива критического отдела. Там поставить доклад Эйхенбаума: «Традиции журнальной рецензии».
Письменный стол всегда был для него не только «рабочим участком», но и местом вдохновения. После всяких неприятностей Саянов обретал за рабочим столом душевное спокойствие. И вот уже в его записных книжках мелькают разные забавные записи. Он подшучивает над собой, над друзьями.
В одной из записей он рассказывает о своем провале на литературном вечере:
Как я и предполагал, на вечере московских и ленинградских поэтов я позорно провалился. Читал хуже всех, очень плохо. И в одной записке было сказано: «...если даже и смогли написать что-нибудь хорошее, то не беритесь читать публично».
Саянов любил и умел работать...