К 1963 году относится памятный разговор с Верой Федоровной Пановой о единственном в своем роде ее произведении — романе-сказке «Который час?». Эта вещь, опубликованная только через восемь лет после смерти автора (Новый мир. 1981. № 9), имеет долгую, запутанную и даже загадочную историю.
Однажды — это было поздней осенью в Комарове — Вера Федоровна попросила меня зайти к ней в комнату на втором этаже Дома творчества. <...>
Когда я вошел в номер, на столе возле машинки увидел довольно объемную рукопись. Еще два экземпляра были разложены на низком столике возле дивана. Вера Федоровна оторвалась от правки... и, показав на листы машинописи, разложенные по двум столам, сказала:
— Вот, все еще вожусь со своей сказкой...
<...>
...Роман уже был объявлен «Новым миром» в анонсе на текущий год, и я полагал, что его журнальная публикация — дело ближайших нескольких месяцев.
Все, однако, оказалось не так просто. Роман к тому времени уже вернулся из «Нового мира», и Вера Федоровна сказала, что в журнале у Твардовского он печататься не будет.
— Твардовский привык к тому, что все мои вещи чуть ли не с листа идут у него в набор, потому и объявил роман не читая, но на этот раз вышла осечка... Для него она, наверное, еще более неожиданна, чем для меня, я-то знала содержание своей сказки, а ему сейчас и без меня приходится трудно...
Вера Федоровна не стала входить в подробности инцидента. О случившемся она говорила сдержанно, спокойно, как бы подтверждая закономерность такого исхода, но отнюдь не считая проблему публикации исчерпанной и закрытой. Напротив, собственноручная правка, которой она занималась, свидетельствовала о ее намерении довести начатое дело до конца.
<...>
Думаю, что «некоторая узость» эстетических взглядов Твардовского на литературу, о которой пишет А. Кондратович, мемуаристом явно преувеличена, а если подобная узость и проявлялась в каких-то отдельных случаях, то ее, по крайней мере, не следует подавать как достоинство или добродетель.
<...>
Теперь, когда давно нет в живых ни А. Т. Твардовского, ни В. Ф. Пановой, а роман-сказка «Который час?» опубликован в журнале и пришел несколькими отдельными изданиями к читателям, самое время отделить «догадки» и вымыслы от фактов и внимательно посмотреть на наше не столь далекое литературное прошлое. <...>
Мне доподлинно известно, что после отказа «Нового мира» печатать это произведение Панова вела переговоры о публикации романа-сказки, по крайней мере, еще с двумя литературными журналами, и если эта публикация так и не состоялась при жизни автора, то отнюдь не потому, что сама писательница считала «Который час?» своим «просчетом» или хоть сколько-нибудь стыдилась этого своего детища.
Если говорить начистоту, «Новый мир» отклонил в шестидесятые годы не только роман-сказку Пановой, но и ее замечательные исторические повести, собранные потом в книге «Лики на заре» (1966), и ее оригинальную историческую драму «Тредьяковский и Волынский», тогда же без долгих слов напечатанную в другом журнале (Нева. 1968. № 5). Мотивы отказа при этом были примерно те же, что и в случае с романом-сказкой.
Нужно ли говорить, что Твардовскому, давнему поклоннику «Спутников» и «Сережи», поместившему в «Новом мире» и «Времена года», и «Сентиментальный роман», и некоторые другие вещи Пановой, достаточно тяжело давались последующие отрицательные решения. Свидетельство тому мы находим, в частности, в официальном ответе «Нового мира» по поводу пьесы «Тредьяковский и Волынский».
«Как ни прискорбно мне огорчать Вас, — писал Твардовский Пановой, — вместе с тем как бы подтверждая Ваши крайне несправедливые слова о том, что будто мне „в последние годы активно не нравится все (за малыми исключениями)“, что Вы пишете, — вынужден сделать это, т. е. сообщить Вам, что пьеса „Тредьяковский и Волынский“ не может быть напечатана в „Новом мире“.
Я считаю излишним и неуместным высказывать свои суждения о пьесе как таковой, — Вы в них не нуждаетесь, — да и я мог бы здесь быть необъективным, поскольку издавна предубежден против исторических драм и романов.
Но журналу, обязанному своей популярностью и своей особой, пусть нелегкой долей главным образом произведениям, обращенным к современной жизни, — в том числе Вашим, Вера Федоровна, — этому журналу в нынешних сложнейших обстоятельствах, обратиться вдруг к эпохе Анны Иоанновны, Бирона, Волынского и Тредьяковского решительно не с руки.
Поверьте, дорогая Вера Федоровна, что мне очень тяжело сообщать Вам это свое решение и что любая Ваша „неисторическая“ вещь, как всегда, будет с радостью встречена в журнале и мною.
Из членов редколлегии я дал прочесть пьесу только В. Я. Лакшину (кстати, большому знатоку Тредьяковского, — впрочем, в данном случае это не имеет решающего значения). Он совершенно согласен с моим заключением.
Не гневайтесь, Вера Федоровна».
Сам Твардовский объяснил логику своих решений лучше, чем потом это делали за него. Не произведения как таковые и не литературные «просчеты» склоняли его к отказам такому автору, как Панова. В суждении по этому поводу он даже и не вдавался. Решающим было расхождение в самом характере творческих интересов (а в поздней прозе Пановой они явно переместились); существенное значение имели сложнейшие обстоятельства ведения журнала в те годы, а Твардовский представлял их лучше, чем кто-либо из его авторов.
<...>
Панова признавала за ним полное право вести журнал, как он считает полезным и необходимым. Она хорошо сознавала, что не личные мотивы и вкусы диктуют главному редактору «Нового мира» его решения, а забота о деле в целом. И свою давнюю дружбу с Александром Трифоновичем она ставила выше отдельных несогласий с ним, возникавших в последние годы при рассмотрении ее произведений в журнале.