Цензура дотоптала. «Сандро» вышел в урезанном, искалеченном виде — без великолепной главы «Пиры Валтасара», с лучшим, на мой взгляд, образом Сталина в мировой литературе, а Фазиль все не решался. Он болезненно переживал — и то, что сделали с его любимым детищем, а еще больше то, что сам позволил редакторам и цензуре это сделать. Пошел на компромисс, в то время как его товарищи по перу, среди них мои друзья, шли на разрыв с официальной литературой. Литературная драма сублимировалась в семейную, и то, что Фазиль сумел с ней справиться и обуздать себя, говорит не только о его мужестве, но и о высоком моральном духе. Считаю ненужным вдаваться в подробности, тем более в преображенном виде рассказал о тогдашнем брожении среди писателей в повести «Сердца четырех», к которой и отсылаю читателя с существенной оговоркой: ее персонажи — не сколки с реальных людей.
В то время даже я, по советским стандартам вполне преуспевающий критик и историк литературы, почувствовал, что мне тесно в цензурных рамках отечественной литературы и сочинил на питерском материале исповедальный и покаянный «Роман с эпиграфами»: о КГБ, о Бродском, об атмосфере страха и удушья. Фазиль вернул мне рукопись с запиской, которая начиналась со слов «Замечательная книга», а дальше шли восемь мелких замечаний, из которых семь я учел, а восьмым — о злоупотреблении нестандартной лексикой — пренебрег. Так же как его императивной просьбой по поводу самой записки: «Уничтожь!».