Вы не обидетесь, если я скажу вам, что ваш хороший очерк [«На ярмарке»] написан небрежно и прескучно?
Первые же два десятка слов вызывают у меня это вполне определенное впечатление скуки и — не могут не вызвать, ибо посмотрите, сколько насыпано вами свистящих и шипящих слогов: — св, ст, с, со, сл, ще, ца, ща, че, че, затем четыре раза сядет в уши один и тот же звук ог, от, ог, од.
Трижды в одном предложении вы употребляете слово «сторона», в нем же даете три числительных — «одной», «двух», «четвертой» — и все это нагромождено в двадцати двух словах.
Нет музыки языка, и нет точности, хотя сказано: «одной стороной», «с двух сторон», «четвертой стороной», — может быть, это хорошая геометрия, но — плохая пластика, и я площадь эту не вижу, не вижу потому, что ее границы показаны очень небрежно; две линии мещанских домов — это будет улица, а затем один ее конец уйдет в поле, другой упрется в торговые ряды, и для площади нет места.
Вот это, если вы позволите, я бы и назвал небрежностью, и очерк ваш преизобилует этим: всё русский язык и вдруг — «перпендикулярно», а дядя Терешко у вас идет, не встав на ноги, как сидел, так и пошел.
А за слогосочетаниями вы совершенно не следите: «вшихся», «вшимися» — очень часты у вас. Все эти вши, щи и прочие свистящие и шипящие слога надобно понемножку вытравлять из языка, во всяком случае, надобно избегать их, по возможности. «Слезящийся и трясущийся протоиерей» — разве это хорошо, метко?
И вдруг — канцелярия: «в сношениях имений телефон нашел применение»! А если земство или верблюд понадобились вам, так вы раз по пяти скажете в одном и том же месте: верблюд! — точно вам его продать хочется, — земство! — словно вы оного противник и все зло истекающим от него видите.
Нет, вы язычком займитесь, это вам необходимо!
<...> Слушайте, Константин Андреевич, — вам необходимо пресерьезно заняться языком, — этого настоятельно требует свойство дарования вашего! Побольше четкости, точности, а красота, музыкальность сама придет.