Спасибо, Алеша, за критический и строгий разбор моей рукописи. Ты — прав. В области лирики (прозаической или стихотворной) личное интересно только тогда, когда силою искусства оно перерастает в общечеловеческое, и тогда только становится — литературой. Иначе получается домашнее рукоделие, более или менее интересное для близких людей.
Таков мой дневник. Я знаю, что он слаб, и строгой твоей оценкой руководствуюсь для работы в дальнейшем.
Но все же, принципиально, я не могу согласиться с тем способом проверки какого-либо произведения, какой ты приводишь в конце письма. Ты пишешь: — «представь на минуту, что дневник твой попадет в руки бойца китайского фронта, женщине в Мадриде, колхознику» и т. д. ...
Оставляя в стороне мой дневник, думаю, что проверять таким образом ценность литературной вещи — нельзя вообще.
Для трагических матерей и вдов в Мадриде разве существует сейчас какая-либо литература в мире? Можно и читать разучиться от слез.
Бойцу же на китайском фронте, пожалуй, ближе всего к цели придутся патриотические песни Лебедева-Кумача.
Боюсь, что философические раздумья Тютчева, терцины Данте, лирика Блока будут для бойца как раз подобием того пасьянса в окопе, о котором ты пишешь!
А вот — об оценке колхозников: — я им давала читать «Как закалялась сталь». Понравилось. Благодарили. Дала читать «Домби и сын» Диккенса. Вернули, — скучно. Скажи, куда же деть три четверти нашего классического наследия, если проверять его ценность таким образом? Пожалуй, загудят с библиотечной полки и Анатоль Франс, и Стендаль, и весь Гамсун!