<...>
Второй день А. Т. говорит о рукописи К. Лагунова.
— Удивительно, что всюду есть люди, которые что-то роют, ищут, находят, хотя никто их не заставляет это делать. Наоборот. Ничего они сейчас за это не получат. Вот и Лагунов из таких. Я бы не сомневаясь и не раздумывая дал ему за эту рукопись кандидатскую степень, а может, и докторскую. Он шесть лет копал и откопал что-то вроде пугачевского бунта у нас в 21 году. Антоновщина, о которой у нас много писали, не идет ни в какое сравнение с восстанием зауральских, сибирских мужиков. О нем в наших историях ни слова. И причина этого отчасти загадочна, отчасти ясна: масштабы восстания ни с чем не сравнимы. И особенности восстания таковы, что его не подведешь под знак кулацкого, эсеровского восстания, хотя и кулаки, и особенно эсеры, когда это восстание разгорелось, конечно, примкнули к нему. Но восстание против советской власти началось как крестьянское, мужицкое и т. д. и охватило громадную территорию от казахстанских степей до Салехарда. Они Тобольск сорок дней держали в своих руках. Причем вооружены были в основном пиками, огнестрельного оружия было у них мало, но и пиками они брали и захватывали пушки и пулеметы. И там уже вооружались. Ленин говорил, что сибирский крестьянин особый, он не знал крепостного права, земля у него была. Поэтому лозунг «Вся земля крестьянам!» здесь не был действителен. Сибирь не знала помещиков. 80% крестьян были середняками, причем не редкость, когда они имели по
— Туда, а не оттуда.
— Вот именно. Туда, а не оттуда. Жили не бедно. Но когда началась продразверстка, когда начали все отбирать, то этого, видимо, не учли. Да еще и указания центра истолковывались неверно. Начали грести под метелку. Сначала одни поборы, потом другие. Третьи. Потом стали отбирать семена, объявив, что хотят сохранить их, как бы сами мужики не съели. Это была дикая ошибка. Но и семена отдали мужики. Но вдруг увидели, что это семенное зерно грузят в товарные вагоны. Увидели бабы. Тут-то и началось. Женщины обезоружили охрану, не дали увезти семена. И сразу вспыхнуло повсеместное восстание. Причем борьба пошла уже не на жизнь, а на смерть. Просто убить человека не считалось убийством. Вспарывали животы и засыпали их зерном. Спускали в проруби, да не раз. Спустят и вытащат. Это более страшная месть. На колокольнях сидели дозорные, оповещавшие о приближении Красной Армии. По сути, это был мужицкий бунт — «бессмысленный и беспощадный». Может быть, поэтому о нем и молчат, что его трудно подвести под кулацкое восстание или эсеровский мятеж, хотя и кулаки, и эсеры там были. Да и масштабы восстания ни с чем не сравнимы, что, как это ни парадоксально, понуждает забыть его
Константин Лагунов — редактор тюменской областной газеты, очеркист. В «Новом мире» мы напечатали один его очерк о тюменской нефти, дельный, острый, с трудом продравшийся сквозь цензуру. По тюменским масштабам редактор газеты — крупная фигура. Но вот и в Тюмени может оказаться такая вполне партийная фигура, которая вдруг решит заняться недозволенным делом.
Рукопись Лагунова о крестьянском восстании я не читал. Лагунов привез ее лично А. Т., не посылал по почте, и таким же способом забрал ее. Каких-либо иллюзий относительно ее публикации он, человек здравый, разумеется, не питал. Просто, как говорил А. Т., он хотел ее показать. Естественное желание: пусть знают, что такая рукопись есть, знают те люди, которые смогут ее оценить. Может быть, в Тюмени ему вообще некому было ее показать. А. Т. он доверился.
На А. Т. рукопись произвела огромное впечатление. Я записал лишь одно его высказывание, а было их несколько, и все в таком же тоне, как об открытии, как о событии, о том, что могло бы стать событием в исторической науке. Но А. Т., конечно, и в мыслях не держал, что эту рукопись можно будет как-то «протолкнуть», явить на свет. В то время с таким материалом уже нельзя было никуда соваться.
Так он и лежит где-то в дальних ящиках автора.
<...>
Я жалею, что не прочитал Лагунова: он пришел и забрал рукопись.