14/I—69 г.
Неожиданно позвонил А. Т. и спросил слабым голосом, приехал ли Быков. И когда я сказал, что приехал и ждет А. Т., он покорно согласился: «Тогда я сейчас приеду». Приехал. Конечно, неважен. Слаб. Пожаловался на зуб, который время от времени мучит его. Стал говорить о новой повести Быкова «Круглянский мост», туго, останавливаясь, видно было, что говорить ему трудно. Но иногда расходился и говорил интересно.
А. Т.: — Конечно, у вас не павленковские партизаны. Те писались дома и сочинялись как угодно. Об армии еще можно было что-то проверить, а партизаны за линией фронта, когда они еще сами-то прочтут то, что о них написано. А у вас написано все очень достоверно, хотя вы, по всей видимости, партизаном не были (тот подтвердил, что не был)... Но это и не важно. Вы из низов армии, от окопа, батареи, и, конечно, то, что было в армии, было и у партизан. Поэтому у вас так превосходно описано и как они идут к мосту, и как взрывают, и как несут раненого... Все хорошо.
А. Т.: — Вы подметили и уловили главное — человечность и меру этой человечности, то, что волнует литературу со времен Достоевского: а стоит ли все наше счастье, если оно достигается смертью мальчика, ребенка. Знаменитый вопрос Ивана Карамазова... И тут всегда есть загадка... В самом деле, у вас не очень понятно даже, важный или не важный мост взрывают партизаны. Двинутся ли по нему беспрерывные колонны или нет. Мост оказался в зоне партизанской, и они решают его взорвать. Но нужно ли его взрывать ценой гибели мальчика? Это загадка, на которую нельзя дать односложный ответ. Вступает в свои права высшая человеческая мораль, не позволяющая дать односложный ответ. Но зато в образе Бритвина выражена другая, вполне ясная идея: он считает себя человеком более важным и необходимым, чем другие, чем тот же мальчик. Я встречал таких людей на войне, и их было довольно много, особенно среди всякого начальства. Они, не колеблясь ни секунды, посылали людей на смерть, себя же всячески оберегали от опасности, вполне искренне считая (или это особенная человеческая хитрость?), что они должны себя сохранить во имя высшей цели, во имя победы и пр. Таких людей и сейчас много: они считают вполне нормальным есть и получать особые пайки, жить в особых условиях, потому что их жизнь имеет бо́льшую ценность, чем жизнь обычных смертных. А потому и должна соответственно обеспечиваться... На фронте я встречал много таких писателей. Они старались поменьше ездить на передовую и были бы искренне удивлены, если бы их перевели, скажем, в роту. Ведь здесь, в редакции, они приносят куда больше пользы, воодушевляют тысячи людей своим пером. И когда я написал о хекающих (мужик рубит, а рядом стоит человек и хекает и даже раньше мужика устает от этого), так на меня так ополчились.
Я заметил, что рассердились больше политработники, чем писатели.
А. Т.: — Да, конечно, и эти попы, которые считали себя людьми, очень нужными армии, куда более важными, чем автоматчик, реально убивший реального фашиста. Так вот в образе Бритвина вы уловили этот тип, этот характер.
А. Т.: — Вы написали немного, но за всем этим чувствуется реальная партизанская жизнь. Ведь гибель мальчика через Бритвина говорит о многом. Никто же до сих пор не сказал и еще долго не скажут, что партизаны далеко не всегда были в ладах с населением, могли из-за одного полицая сжечь всю деревню. И жгли. И лишали крова и хлеба. Ко мне заходил недавно один человек, без уха, без носа, без руки. Он был мальчиком, когда партизаны погнали его (и не одного) на минное поле, чтобы проверить, можно ли по нему пройти... Вот ведь даже какие дела свершались...
А. Т.: — Мне не нравится фамилия Бритвин. Она значащая. С такой фамилией положительный герой не может быть. У нас ведь как: если секретарь обкома, то Кремнев или Морев, а Бритвиным он не может быть. Правда, вы можете легко сослаться на классиков. Достоевский выдумывал фамилии невозможные и даже очень значащие. Смердяков, например. И Толстой выдумывал. Вместо Волконского придумал ужасную, неестественную фамилию Болконский — мы, конечно, давно к ней привыкли... Но лучше, чтобы фамилия ничего не говорила, была нехарактеристичной. Рытовым, скажем, а не Бритвиным. Рытов... Но это мелочь...
Быков сказал, что в Белоруссии в журнале уже идет Бритвин, и менять ему трудно. А. Т. замахал руками:
— Ну, тогда не надо, я ведь это так сказал, исходя из самых высоких соображений.
А. Т.: — Я подчеркнул и вычеркнул у вас слова-сорняки, все эти «однако», «между тем», «тем временем» и пр. Современная литература должна обходиться без них. И вы легко можете заметить, что вычеркиваются они незаметно, словно их и не было.
А. Т. всегда дорожит реалиями.
— У вас Бритвин ранен в живот, идти он не может. Конечно, реальнее было бы, если бы он был убит, но я понимаю, что он вам нужен. Тогда встает вопрос, кто его несет. Степка? Но он связан, он преступник. Микола? Но тогда он освещается другим, более добрым светом. Надо вставить какую-то объяснительную фразу. Читатель хочет и обязан знать, нельзя в таких случаях оставлять его в неведении.
<...>
27/I—69 г.
<...>
Вновь А. Т. начал говорить о повести Быкова [«Круглянский мост»], очень хваля ее.
— Он коснулся очень важной, человеческой проблемы, которая всегда волновала литературу: может ли цель оправдывать любые средства. Достоевского это мучило, может быть, больше всего, и мы знаем, какой ответ он нашел на этот вопрос. В рецензии на книгу Таратуты о Степняке-Кравчинском есть замечательное место. Один из народовольцев, желая поднять крестьян на восстание, собирался сочинить манифест от имени царя с призывом к такому восстанию. Казалось бы, благородная цель, цель, которой добивались, о которой мечтали народовольцы. Но как Степняк-Кравчинский обрушивается на этого остроумца! Он пишет, что нельзя идти к благородной цели и лгать при этом, обманывать, идти, как он прекрасно выражается, кривым путем.
Вот об этом и у Быкова. Этот вопрос не новый, но он его ставит точно. Казалось бы, надо взорвать мост? Надо. Надо бороться с немцами? Конечно. Но надо ли взрывать мост ценой жизни обманутого мальчика, парнишки, который только средство, а не человек?
А. Т.: — Вообще, у Быкова много написано так тонко, что за всем этим встает куда более широкая картина. У мальчика собираются отнять коня... и он говорит: «Нельзя, так же не поступают партизаны», — и я отчетливо понимаю через это недоумение парнишки, что так, именно так они поступают. Я хорошо знаю, видел, разговаривал на отвоеванной территории, что партизан население боялось подчас не меньше, чем немцев... И Быков впервые после длинного перечня насквозь фальшивой партизанской литературы говорит об этом. И говорит умно, тактично, за строками, — и ничего не пряча при этом, без всяких кукишей.