А. Т. — расписывался он [А. Т. Твардовский] на верхнем углу рукописи или верстки «Нового мира». Значило: прочел и не возражаю, можно печатать. Иногда спрашивал о какой-то рукописи: «А я поставил на ней А. Т.?» Это — как личная гербовая печать. И между собою, за глаза конечно, мы звали его часто Трифоныч или «Атэ». Пока вымолвишь имя и отчество, а так — и коротко, и складно. Последняя прижизненная книжка его лирики украшена этим увеличенным на всю обложку «А. Т.».
Сотрудникам по редакции, среди которых образовалось немало и личных его друзей, в голову не могло прийти звать его, как часто случается слышать, «Шеф» или «Главный». Когда разбитные литературные люди спрашивали меня: «Ну как там шеф?», — я не сразу понимал, кем они интересуются. Какой-то другой род отношений сложился между нами, и от этого только крепче стоял его огромный авторитет.
<...>
На верстках, помимо его обычного «А. Т.» или «Воздержаться», были его отчеркивания, иногда правка, по поводу которой он подробнее изъяснялся устно.
Ему чужды были мелкие придирки, исходящие из редакторских опасений, выискивание «подтекста» и т. п. Он с текстом имел дело, и ему важно было общее впечатление и направление повести или статьи. Главное — правдиво или неправдиво, добавляет ли что-то существенное к пониманию вещей или нет. И, наконец, как написано — умелым пером или «плотничьим карандашом»?
<...>
Если он приходил под впечатлением новой, только что прочитанной дома вещи, то тут же, что называется «со свежа», высказывался о ней. Вот он прочел повесть Сергея Залыгина «Перекос», позже названную «На Иртыше», и «заражен» ею:
— Может, не легко будет напечатать, да и критики заедят, но вещь стоящая. Ведь о сибирском крестьянине, о коллективизации в Сибири так никто не писал... Для Залыгина это рывок. И написано густо.