Я пришел к детской литературе через театр. Интерес к детям был у меня всегда. До революции я много бывал в приютах, в Англии сблизился с лесной школой. Но по-настоящему я узнал детей, когда в Краснодаре группа энтузиастов устроила театр: Елизавета Ивановна Васильева, я и художник Воинов. Замечательный был у нас актер — Дмитрий Орлов, он потом работал в Москве у Мейерхольда. Прекрасно читал стихи Некрасова, а впоследствии «Василия Теркина».
В голодные годы я организовал «Детский городок». Нам отдали бывшее помещение Кубанской рады — целый дворец, — и мы там устроили читальню, библиотеку, детский сад. А главное наше дело было — детский театр. Первые мои вещи в стихах для театра — «Кошкин дом» (маленький) и «Сказка про козла». Начинали мы собственными силами, потом приехала группа — Орлов, Богданова и еще несколько человек. Они играли для взрослых, но мы условились с режиссером так: мы будем писать прологи для его большого театра, а он за это будет ставить пьесы у нас и даст нам своих актеров... Так и пошло наше дело. Там был чудесный художник, он придумал легкие раздвижные ширмы: получался то базар, то замок... Много было выдумки. Сидят зрители, вдруг выходит автор и говорит директору, что пьесы-то нет, он не поспел написать, что́ делать? Кто-то сидящий в зале предлагает свою — и начинается представление. Или так — выходит наивный автор и говорит: «У меня по пьесе гром... А у нас есть гром?» Было необыкновенно весело, дети театр обожали.
Но наш режиссер В. стал постепенно тяготиться театром. Администратор он был гениальный, а режиссер неважный. Он решил от детского театра избавиться. Я-то числился там всего только членом репертуарного совета, хотя все делал: стулья таскал, рояли двигал... Вмешиваться я не имел права, но не мог не вмешаться. Собрались дети, уселись, а рабочие, вижу, декораций не ставят. Я успокаиваю публику; сказать детям: «Идите домой, ничего не будет!» — просто невозможно. Рабочие без распоряжения режиссера отказываются ставить декорации (время было голодное, а им приходилось работать в детском театре без дополнительного пайка), а режиссер опаздывает. Наконец он является — этакий барин в перчатках. Я ему кричу:
— Что вы делаете?
А он мне:
— Не вмешивайтесь, это вас не касается!
Я размахнулся и дал ему по физиономии. Он кинулся меня душить. Нас разняли. Потом судили в Союзе работников искусств. Председателем суда была жена Орлова, она выступала в роли настоящей шекспировской Порции. Суду стало ясно, что драка произошла не на личной, а на принципиальной почве и что В. дело развалил. Решение было таково: меня лишить избирательных прав по Союзу Рабис [работников искусств] на шесть месяцев, а его на три. Он собирался ехать в Москву на съезд делегатом — и вдруг лишен избирательных прав... В. вывесил объявление о том, что он из театра уходит. Актеры могут по желанию — оставаться или уходить. Ожидали, что те актеры, которых он привел с собой, уйдут. И вдруг оказалось, что они ушли из взрослого театра и остались у нас! Мы им почти не платили... У нас был меценат в совнархозе по фамилии Свирский, он нам выдавал штыб (угольную пыль) на топливо. Я писал о нем что-то такое:
Он фунт хлеба нам дает
И полпуда штыба...
Позднее, уже через несколько лет, я встретил В. в поезде. Меня мучила совесть — идет за ним следом репутация битого человека, это ведь нелегко. Но он разговаривал со мной как ни в чем не бывало, вспоминал, как мы хорошо работали вместе, и т. д.
Орлов потом говорил про себя и про других актеров, что мы подготовили их к столице — и вкус, и понимание искусства.