Если бы меня спросили, в чем я, редактор, вижу свою главную задачу, я бы сказала: помочь писателю как можно ярче проявить свою писательскую особинку, найти самую четкую и яркую форму для мысли, которая выросла там, где раньше была ранка.
<...>
Чтобы замечания не шли вразрез с авторским замыслом, бывает достаточно понять этот замысел. Но, чтобы не без пользы работать с автором, непосредственно над рукописью, нужно большее — контакт. Авторский угол зрения должен на время стать твоим.
Порой же происходит иначе. Читаешь рукопись, а она не зажигает «свет в душе», даже не раздражает. И при всем том понимаешь: рукопись может быть издана: почему и не быть ей такой, какова она есть. Автор не пустой, бесталанный человек. Только то, что тревожит его, оставляет тебя равнодушной. То, что жизненно важно для него, по-твоему, пустяк, мелочь. Его угол зрения не кажется тебе любопытным. Видимо, вы с ним — люди разной душевной настроенности.
Очень жаль, что в редакциях это не повод для расторжения творческого союза. А между тем трудно ожидать блага от подобного пресного сосуществования двух людей, принужденных вместе тянуть одну лямку.
Вот и получается, что редактор с холодным сердцем одобрит рукопись, а потом, в процессе работы, — подсознательно, конечно, — навязывает автору свою логику мыслей и чувств, свой стиль.
А за соседним столом иной раз сидит редактор, который мог бы стать добрым помощником автору.
<...>
По любому поводу нередко пишут: «Куда смотрел редактор?» Напрасно, по-моему. Возложить на редактора ответственность за каждую букву в книге — это значит дать ему право над этой каждой буквой, обезличить автора.
Как быть, например, если автор, не новичок в литературе, пишет: «У него на голове ожили волосы», а редактор, допустим, считает, что это дурной вкус? Я помню, какие дебаты велись у нас по поводу одной-единственной фразы. Редактор считал, что образ ужасен, неэстетичен, автор — что он точен. Тот же редактор выправил другому автору стиль — короткие фразы соединил причастиями и деепричастиями. На недоуменный вопрос автора он ответил: «Мне казалось, что так лучше».
Это малое, но за ним стоит большое.
Думаю, что эту задачу можно решить только, если четко разграничить, за что отвечает перед читателем редактор и автор и за что — только автор.
<...>
Мне кажется, что редактор отвечает за следующее: во-первых, за актуальность книги; во-вторых, за ее «кондицию»; в-третьих, за все, что подходит под рубрику ошибки — политической, логической, фактической, любой.
<...>
Но редактор не может и не должен, по-моему, заставлять автора что-либо изменять на том основании, что это «не звучит», «не нравится», «плохо» (без объяснения мотивов).
<...>
Флобер, рассказывая о своих египетских впечатлениях, писал о пирамидах: «...чем больше на них смотришь, тем кажутся они выше. На первый взгляд, когда не с чем их сравнивать, нисколько не бываешь поражен их размерами. В пятидесяти шагах каждая глыба как будто не крупнее камешка с мостовой. Вы приближаетесь, оказывается, каждый камешек имеет восемь футов в вышину и столько же в ширину. А когда подымаешься по пирамиде и достигаешь ее середины, все становится грандиозным...»
То же самое я сказала бы о мастерстве редактора. Чем ближе с годами подходишь к его тайнам, тем яснее ощущаешь, что те навыки, в которых часто видят суть редакторского дела, — всего лишь навыки ремесленника, а само искусство дальше и где-то там, дальше, смыкается с искусством художника, писателя.
И так же, как оно, необъятно...