1
— Позвольте, позвольте, откуда вы взяли, что унгвентум по-латыни болезнь? Унгвентум — не болезнь, а мазь, ну цинковая, ну вазелин. И, конечно, только в бреду можно крикнуть:
— Доктор, спасите, у меня припадок унгвентума.
Латинское слово фосса, по-вашему, тоже болезнь. Но я не советую вам лечиться от фоссы, потому что фосса не болезнь, а яма.
И напрасно вы пишете, будто черточки аптечной мензурки указывают вес жидкости. Или вы не знаете, что у каждой жидкости свой собственный вес? Не вес указывают они, но объем.
И напрасно, говоря об однодворцах эпохи Александра II, вы измышляете такую легенду: «Однодворцы — поселяне, считавшие себя принадлежавшими к дворянству», потому что, во-первых, какое нам, скажите, пожалуйста, дело, кем считали себя однодворцы? Можно ли характеризовать какую бы то ни было социальную группу при помощи ее самооценок? А, во-вторых, почему вы не читаете текстов, к которым пишете свои комментарии? Ведь в тексте — подонки крестьянства, спившиеся с круга мужики, а в комментариях — феодалы, помещики. Хороши феодалы, которых, как сказано в вашем же тексте, любое начальство могло отчехвостить плетьми!
2
Я перелистываю эту маленькую книжку, изданную под вашей редакцией в «Дешевой библиотеке классиков». Книжка составлена из деревенских очерков Николая Успенского и предназначена для широчайших читательских масс, — главным образом, должно быть, для колхозников, потому что в ней с необыкновенной рельефностью выставлены мерзости старорежимной деревни.
Книжка боевая, актуальная, но вот после второго же очерка в ней замелькали такие слова:
— Бовиллос нервос. — Ад артериам каротидем. — Дельтоидеус. — Хилус. — Трефоль. — Кадавер. — Специес спекторалис. — Горации с Курияциями. — Гаудеамус игитур. — Мастоидни. — Стерноклеи.
Что означают эти слова — неизвестно. Вы не даете им никаких объяснений. Это в массовой тридцатикопеечной книжке! Или вы думаете, что наши колхозники говорят между собой по-латыни?
3
Кипятиться по этому поводу дико. Ведь напечатали же вы в примечаниях к «Дыму», что какой-то из тургеневских героев читал в шестидесятых годах «Искру» Владимира Ленина, главным образом стишки в этой «Искре» (!!!). Ошибка чудовищная: спутать Ленина с Курочкиным и нигилистов с социал-демократами!
Я думал, что после этой ошибки вам будет стыдно появиться на улице.
Кто-то, должно быть, шепнул вам, что Ленин стишков никогда не писал. И вот в новом издании «Дыма», исправляя свою прежнюю ошибку, вы сообщаете, что здесь дело идет не о ленинской «Искре», а об «Искре» шестидесятых годов, издававшейся тогда за границей РСДРП.
За границей! РСДРП! Да что вы? Разве Моховая за границей? Разве Пески за границей? Уж не смешали ли вы «Искру» Степанова — Курочкина с «Колоколом» А. И. Герцена? «Колокол» действительно был зарубежным изданием, а «Искра», уверяю вас, печаталась тут, в Петербурге, под наблюдением российского цензурного ведомства.
Не трогательно ли, что до старости лет вы умудрились сохранить в своей душе такие богатые запасы невежества.
4
<...>
...Николай Успенский не чужой человек, он наш дальний предтеча, собрат и союзник.
Вы же не только не ощутили в нем этой близости к нам, но выкопали из старых журналов давно забытую кляузу, будто он, по своему бессердечию, недостаточно любил крестьян, и перепечатали ее в предисловии к сборнику.
Николай Успенский всю жизнь служил мужику, защищая его от попов, кулаков, либеральных помещиков, вся его литературная работа в пятидесятых, шестидесятых, семидесятых годах была посвящена изображению того отчаянного, предельно-уродливого, рабьего быта, который был навязан деревне тогдашним буржуазно-помещичьим строем. И вот в 1931 году находится среди нас литератор, который снова предъявляет ему обвинение в бессердечном отношении к народу.
Нужно заговорить о Киреевых, потому что их немало, и они без всякого контроля работают на одном из самых ответственных участков культурного фронта.