— А ты, — обратился он [сын Марины Цветаевой Мур] ко мне все в том же повелительном тоне, — почитай Марине Ивановне свои стихи!
Мне очень хотелось почитать стихи, но я справедливо считала, что это нескромно и навязчиво, и потому молчала.
Марина Ивановна легла, удобно устроившись на плаще, и приготовилась слушать. Но я по-прежнему молчала.
— Что же вы? — спросила она. — Читайте. Если не понравится, я вам скажу.
Она лежала, закинув руки за голову и глядя в высокое небо с плывущими облаками, молча слушая наивные стихи о любви и разлуке, о дружбе и верности до гроба. Я прочитала стихи о коте. Она засмеялась и сказала:
— А ну-ка еще раз.
Я прочла еще раз.
— Сколько строф? — спросила, дослушав до конца. — Четыре? На такого зверя, как кот, многовато. Трех хватит. Последняя строфа о котовьем происхождении не нужна. Как у вас: «Но где кошачьей родословной лавры? От тигра или, может, динозавра?» Забавно, но уводит в сторону. Ваше стихотворение — портрет. Можно создать портрет кота? У вас есть строчка: «Невозмутима морда, как часы». Вот ею и надо заканчивать стихотворение.
До этого со мной никто так не разговаривал о поэзии. Одни хвалили стихи, другие ругали, третьи указывали на отдельные недостатки, неудачные эпитеты или рифмы. А это был разговор высокого профессионала, мастера, безукоризненно знающего свое ремесло.
— Так вот, — продолжала Марина Ивановна, — последнюю строфу мы выкинем, а вторую сделаем третьей. Теперь читайте по-новому.
Я прочитала:
Комок из пуха, сердца и хвоста
Поднимет ухо на прозванье кисы.
И снова спит. У моего кота
Глаза подведены, как у актрисы.
У печки умывается обильно,
Ценя зевком еды последний гнет,
На голову поставишь — он вздохнет:
Что ж, измывайся, дескать, я бессилен.
Зрачки лучатся из роскоших скважин
Фосфоресценцией болотной полосы.
Солиден кот. В шагу отменно важен,
Невозмутима морда, как часы.
Стихотворение стало стройнее, лаконичнее. Марина Ивановна была довольна не меньше меня, — так мастер радуется самой маленькой удаче.