1953, 18 апр.
...Литературная критика почти всегда обходит молчанием частные недостатки стиля лучших наших произведений. В результате все... мелкие, но досадные небрежности переходят в последующие издания, хотя без особых усилий их можно было устранить.
Так случилось с романом Галины Николаевой «Жатва». В авторской речи Г. Николаевой мы читаем:
«...оглаживая каждую травинку...»; «Оглаживая в темноте стройные бревна...»; «...отцовским жестом оглаживал себе подбородок и щеки»
. Ничто не мешает и агроному Валентине мысленно говорить:
«Хватит тебе оглаживаться-то!»
. Писательница с аппетитом выписывает на все лады полюбившееся ей слово.
Зато слово
«чаща»
не устраивает Г. Николаеву и заменяется внушительной
«чащобой»
:
«...смородинник на огороде еще казался таинственной и заманчивой чащобой...»
; лось
«выходил к нему из чащобы...»
; Василий глядел
«...темным, горячим, утонувшим в чащобе ресниц взглядом»
;
«...человек с горячими, утонувшими в чащобе ресниц глазами»
.
Если речь идет о регулярных: войсках, занятиях, моционах и т.п., все обстоит благополучно. Но, согласитесь, неловко говорить о двух любящих, что они
«...мечтали о частых и регулярных встречах»
...
На гладкой коже детского лица
«...золотой паутиной лежал загар»
... Красиво звучит, но... «паутиной» ложится загар только на немолодую, поблекшую кожу.
Каждому слову свое место. Когда читаешь
«пронзительный крик»
или
«пронзительный взгляд»
, возникает соответствующее представление, но когда Степанида не спускает с Василия
«...пронзительных и ненавидящих глаз»
, а академик Петров тоже оказался обладателем
«пронзительных глаз»
, и Фроська мечтала о человеке с «пронзительными» глазами, то видишь, что слово употреблено случайно.
Все эти примеры не подкрепляют мнения Ан. Тарасенкова о том, что язык «...Галины Николаевой богат, чист и многообразен» (статья «Труд и творчество», журнал «Новый мир». 1950. № 10).
Какое отношение к многообразию языка имеют стандартные фразы:
«...с тщательно расчесанными русыми кудрями...»; «...кудри его были тщательно причесаны...»; «...долго, старательно приглаживал ладонями кудри»; «...кудри его были тщательно приглажены...»; «...принялся старательно расчесывать кудри»?
В романе чуть ли не добрый десяток кудрявых:
«чернокудрый»
Василий,
«кудрявая шевелюра»
диспетчера Реброва,
«кудрявый»
лесозаготовитель,
«мелкокудрявая»
Ефросинья. Тоша Бузыкин был
«кудрявым»
. Петр, отмеченный в начале
«льняными кудрями»
, затем превращается в
«русокудрого»
!..
Частое повторение одних и тех же слов при описании внешних черт героев и их характеров прямо говорит о бедности языка писателя.
Слишком часто герои романа кстати и некстати трясут головой:
«...от удовольствия Аверьян Макарович прищурился и потряс головой»
. Агроном Валентина на току
«размахивала руками, трясла головой и сердилась оттого, что не могла перекричать молотилку»
... В сцене спора о тракторе в МТС Валентина изображена так:
«Волосы выбились ей на глаза, и она не догадывалась спрятать их под шапочку, а только трясла головой и продолжала говорить»
.
Но кульминационной точки достигла Ефросинья:
«...а вы с нами договор заключили? — Ефросинья так затрясла головой, что от ее пестрой косынки, пестрых, цветастых зрачков и мелких кудряшек у Василия зарябило в глазах»
!
Пестрые, цветастые зрачки!
«...Особенно хороши были глаза. Белки блестели влажным голубоватым блеском, лиловые, чуть заметные каемки окружали золотисто-коричневые зрачки».
Чего только нет в этих глазах! Бездна «красот» и полное пренебрежение к тому, что зрачки бывают только черными.
Где увлечение внешней, я бы сказала, «звуковой» красивостью слова уводит внимание автора от его смыслового значения, там фразы читаются с особой напевной гладкостью: скользишь по ним, как на коньках по льду, если... не вникать в их смысл!
«Он был стар, и он был один. Когда он бежал и стоял, никто не клал голову на его спину»
, — говорится о лосе. Но трудно представить, как можно положить голову на спину бегущему лосю...
«Был тот призрачный час, когда трудно понять, то ли лунный свет так ярок, то ли уже брезжит утро... Освещенные призрачным светом, человеческие фигуры бесшумно передвигались, словно плавали в зеленоватом воздухе. Все лица были повернуты в одну сторону — смотрели туда, откуда шла туча... Тишина была певучей (?!) и сторожкой...»
Ведь это сцена из какого-то мистического балета, а не описание толпы колхозников, обеспокоенных тем, как бы в засуху туча не прошла стороной.
При всем желании самого нетребовательного читателя в приведенных примерах невозможно найти ни «строгого отношения к слову», ни «скупости и точности словесного рисунка» (так писал о языке романа Г. Николаевой А. Марьямов в статье «Человек и его судьба» (Литературная газета. 1950. № 68).
Приведенных примеров достаточно для того, чтобы показать, как нетребовательность критиков к языку лучших произведений понижает взыскательность авторов и требовательность редакторов. Далеко не всякий писатель станет совершенствовать свой стиль, коль уже возвещено критикой, что язык его произведений богат, чист и многообразен, а вместе с тем скуп и точен.
А как бы хотелось, чтобы весь роман был написан с такой простотой, с такой строгостью к слову, как, например, встреча Авдотьи и Степана в МТС:
«...они смотрели друг на друга, не отрываясь. Они боялись моргнуть, чтобы не утратить ни одной секунды этой короткой встречи».
И не обвиняйте читателя в придирчивости, мелочности. В таких хороших книгах, как «Жатва», не должно быть мелких, обидных для читателей мест, рожденных небрежностью.
Лит. газета. 1953. 18 апр. № 47