Они мне были переданы — в назидание — в 1962 году предшественником на посту главного редактора издательства «Молодая гвардия» Сергеем Васильевичем Потемкиным (скончался глубоким старцем в 2001 г.).
...Фадеев в больнице. Отсюда письмо. Своеобразное — писано прямо по присланной в больницу верстке романа «Молодая гвардия». Издание готовилось к выпуску в 1953 году, как сообщено на титульном листе, «дополненным и переработанным» (выделяю это обстоятельство: явно после известной критики от Сталина):
«Изд-во „Молодая гвардия“. Согласиться с тем вопиющим безобразием, которое допущено по отношению к моей книге, категорически допустить не могу. Книгу к изданию в издательстве „Молодая гвардия“ я допустить не могу и все свои отношения с издательством считаю разорванными. А. Фадеев. 2/VI.53».
О чем речь? По верстке шли т. н. «вопросы», многие числом, от редактора. То были предложения продолжить редактирование. К примеру: уже на первой странице была подчеркнута такая — аукующая фраза — «А у Ули свисали косы...» (верстка, преинтереснейшее для литературоведов свидетельство творческих отношений издательства и автора, была передана мною в музей издательства).
Вот это вмешательство и вызвало у больного человека возмущение. Как же будут развиваться события?
Директор издательства вызван в ЦК ВЛКСМ. Здесь, разумеется, знают, что Фадеев в некоей опале после критики романа. Но в одновремень первый комсомольский секретарь прекрасно осознает, что исправленный по воле ЦК ВКП(б) и, как говорили, лично И. В. Сталина роман о комсомоле не может не выйти именно в комсомольском издательстве. Никак нельзя конфликтовать с Фадеевым! Директору — ультиматум: «Роман должен выйти, иначе...». Иначе, как делился со мной непосредственный свидетель случившегося, С. В. Потемкин, могло быть снятие с работы.
Директор и главный редактор запираются в кабинете. Шел мучительный поиск возможностей проникнуть к больному писателю для переговоров — тот при упоминании «Молодой гвардии» отказывается от каких-либо встреч. Поздний вечер, никакого оптимизма, в душе мрачно, по стакану водки с отчаяния...
И вдруг Потемкин вспоминает, как у него перед войной Фадеев отметил проблески дарований. Лукаво придумали напроситься на встречу как бы с творческим отчетом, но никак не называя нынешнюю должность, а там, мол, по обстоятельствам.
И ведь оправдался хитрованный замысел. Произошло свидание: прочувственные воспоминания, добрая атмосфера, но вдруг вопрос: «Где же, Сережа, работаешь?».
По счастью, воцарившаяся в беседе симпатия обусловила для Фадеева необходимость все-таки выслушать пожелание продолжить редактуру. Впрочем, когда расставались, никаких обещаний воспринять редакторовы замечания не прозвучало. Руки, правда, пожали и улыбнулись друг другу.
Тревожны ожидания: что же дальше. Нервозности подбавляло то, что начальство не уставало «держать вопрос на строгом контроле».
Через 22 дня пришло из больницы письмо. Оно адресовано главному редактору:
«Уважаемый товарищ Потемкин! Я, разумеется, не возражаю против полосных иллюстраций, но хотелось бы их предварительно посмотреть. Если бы Вы сообщили мне фамилии художника, а также имена и отчества художника и работника редакционного аппарата изд-ва, которые могли бы зайти ко мне в больницу, и назначили бы день, который Вам удобен (мне это безразлично), я всегда мог бы принять их в 6 часов вечера.
Мне сообщили, что началась подписка на Заем, хотя сегодня в газете нет еще извещения. Прошу Вас передать прилагаемое письмо в бухгалтерию. С приветом. А. Фадеев. 24/VI.53».
Будто и не было конфликта. Гордый фадеевский характер нашел такой вот вариант сообщить, что согласен продолжать содружество даже на условиях редактуры, и более того, закрепляя отношения, разрешил из предстоящего гонорара что-то позаимствовать под госзаем на нужды страны.