915
Ctrl

Алексей Кондратович

О цензурном требовании изд-ва «Художественная литература» снять в статье А. Т. Твардовского о Маршаке фамилии Хрущева и Солженицына

Новомирский дневник

1968, 12 янв., 13 сент.

<...>

Звонили А. Т. из Гослитиздата. Требуют снять в 5-м томе [собрания его сочинений] фамилии Хрущева и Солженицына. А. Т. взбесился.

— У меня в статье о Маршаке Солженицын, может быть, и не нужен. Но я не уступлю этого принципиально. Покажите мне такого человека, который дает такие указания, — хотел бы я его видеть своими глазами. Я и так пошел против стенограммы съезда, вычеркнув Хрущева в двух местах. Но там, где говорится, что доклад сделал Хрущев, я вам не могу вставить Брежнева. А Солженицына я вам не уступлю принципиально.

Потом говорил уже Косолапову [в то время директор Гослитиздата]: «Как бы ни относились сейчас к Солженицыну, могу вас заверить, что вы еще будете заказывать мне статьи о нем... Да, да, будете заказывать и будете печатать. Я в этом нисколько не сомневаюсь... Можете что хотите отвечать подписчикам, но я с этими изъятиями том не выпущу».

О Косолапове:

— Ведь неплохой человек. Все понимающий, культурный, начитанный. Но под начальством ходит, что он может сделать... Это самое ужасное, безнравственное, когда хороших людей заставляют делать гадости. Подлецов и так хватает, и на то они подлецы, чтобы делать подлое. Но заставлять хороших людей... Ведь тот же Косолапов в другой обстановке был бы прекрасным человеком и работником1.

А. Т. о своей речи на ХХII съезде партии:

— Ведь речь же не понравилась Хрущеву, как и всему руководству, потому что я говорил там, что не нужно делать все дни недели красным числом. Я вычеркнул сейчас из речи Хрущева, там, где он не нужен, где его упоминание было данью времени. Тогда все клялись его именем. Вычеркнул и в конце, где я тоже почувствовал — будет лучше. Но вычеркивать там, где я говорю о докладе! Нет, пусть это вычеркивают [...] те, кто готовы, когда меняется обстановка, тут же повернуться тыльной стороной. Ох, эта наша готовность угодить, упредить, угадать желание! Никаких указаний нет, но мы хотим угадать указание. Это самая противная черта. Лакейство [...].

[Это был не единственный удар Гослитиздата во взаимоотношениях с А. Т. Твардовским. В дневнике А. И. Кондратовича 13 сент. 1968 г. записано:]

13/IX—68 г.

<...>

В середине дня его [Твардовского] оглушило письмо из Гослитиздата. Сообщают, что, поскольку он на неоднократные просьбы снять цитату Маршака о Солженицыне ответил отказом, принято решение выпускать собрание сочинений Маршака без его предисловия. Даже нет предложения еще раз подумать, и это особенно поразило А. Т. «Вот, уже и началось, — сказал он. — Это уже результат моего неподписывания». Он тут же рассказал, что к нему на дачу приезжал какой-то гонец с письмом о Чехословакии. «Стоял над душой. А я давно принял решение. Я не только отказался подписывать, но еще и написал: „Я бы мог все подписать, но только до танков и вместо танков“».

Потом в течение дня он повторял это несколько раз, так же как и фразу: «Они даже не попросили меня еще раз подумать». Мы всячески его утешали, но я отлично понимаю, какое впечатление на него произвело письмо. Я обратил внимание А. Т. на то, что письмо датировано 31 августа. Все еще думали, советовались — посылать или не посылать. Это его тоже удивило и, пожалуй, утвердило во мнении, что категорический ответ Косолапова — следствие неподписания (Там же. С. 294).


  1. Позднейший, 1970-х годов, комментарий А. И. Кондратовича:

    Вот когда началась долгая история с тем 5-м томом. Том набрали. Держали набор. А. Т. не уступал. Разобрали. И вышел он только весной 71 года, когда А. Т. был тяжело болен. Вышел, конечно, без фамилии Солженицына. Понадобилось три с лишним года для того, чтобы том пришел наконец-то к читателям. Годы и смертельная болезнь.

    В апреле 71-го на даче у А. Т. я увидел этот только что выпущенный том.

    — Как хорошо! — сказал я. — Все же он появился.

    А. Т. сидел в кресле, глядя в окно, думал о чем-то своем, но слышал мои слова и ничего не сказал на них. Ему уже было все равно. Он уже не мог бороться. А полные сил и энергии цензоры и политиканы-издатели дождались-таки счастливого момента: строптивый автор уже не мог сопротивляться.