Знакомство с Маршаком

Однажды меня, корреспондента большой центральной экономической газеты, позвали к Самуилу Яковлевичу Маршаку. Было это в Ленинграде, лет тридцать назад...

В ту пору у меня вышла книжка очерков «На Турксибе». Это — наблюдения и раздумья инженера-экономиста, адресованные тому кругу квалифицированного читателя, для которого я работал и в газете. Турксиб был одной из основных строек первой пятилетки, и естественно, что это гигантское по тому времени строительство породило множество острых, дотоле вообще не существовавших в народном хозяйстве проблем. Важно было поставить их в порядок дня, что я и попытался сделать в книжке.

И вдруг звонят по телефону и говорят, что моим «Турксибом» заинтересовался Маршак... Вот еще курьез! Я со смехом представил себя в роли посетителя детского издательства, где создаются и обитают «Рассеянный с улицы Бассейной», «Это он, это он, ленинградский почтальон», где «Дама сдавала в багаж...», где пляшут и водят хороводы «Мухи-Цокотухи»... Все же пошел — из любопытства.

Знакомство состоялось в Доме книги, что на Невском.

Это была пора, которую справедливо можно назвать первым днем творения советской литературы для детей. У колыбели этой новой, революционной, впервые в мире нарождавшейся литературы стоял М. Горький. А создавать новое можно было лишь развенчивая буржуазную детскую литературу, с ее сусальностью, лицемерием, пай-мальчиками и белоручками-девочками, — «литературу-гувернантку», уводившую детей от подлинной жизни народа.

В тесном общении с Горьким в Ленинграде, засучив рукава, работал над новиной Маршак. Самуил Яковлевич жадно и неутомимо выискивал новых людей. К нему, в широко распахнутые двери детского издательства, приходили инженеры, ученые, градостроители, военные, путешественники, разведчики недр, рыбаки, охотники, водолазы... Он ни у кого не спрашивал «литературного стажа»; наоборот, казалось, был особенно удовлетворен, когда заинтересовавший его бывалый человек, смущаясь, признавался, что не сочинил в жизни ни строчки, если не считать записей в какой-нибудь пикетажный или вахтенный журнал.

Самуил Яковлевич не имел того, что в учреждениях почтительно именуется кабинетом. Нельзя сказать, чтобы администрация не попыталась обставить работу Маршака удобствами. Однако из этого ничего не получалось. На оседлую жизнь в кабинете склонить Маршака не смогли, — он оставался стремительным и вездесущим в издательстве кочевником.

Поднявшись на третий, детиздатовский этаж, я заглянул в дверь около лифта. Здесь оказались журналы «Еж» и «Чиж», оба в одной комнате. Происходило многолюдное собрание, и я в нерешительности попятился. Но мне шепнули, указав на подоконник: «Не маячьте. Садитесь — там еще можно потесниться». И тотчас перестали мною интересоваться.

Нет, это было совсем не собрание в обычном смысле. Посреди комнаты на стуле сидел пожилой человек. Красивый, но уже почти голый череп, небольшие подстриженные усы. Человек был в пальто, которое неуклюже топорщилось у затылка, подпирая пряди волос. Казалось, зашел этот человек в редакцию на минутку, а его немедленно взяли в осаду слушатели. Со скептической усмешкой, как бы подтрунивая сам над собой, человек на стуле рассказывал о приключениях русских моряков в жарких странах.

— Борис Степанович... — пылко перебили рассказчика. — Да как же вы сами-то... Это невероятно!

— Вот-вот, так и на Мадагаскаре решили, не поверили... Но ведь нам-то уже пора понимать, что для русского моряка нет ничего невозможного на свете!

Один из слушателей, как видно художник, поднял над головой для всеобщего обозрения крупно и сочно сделанный эскиз.

— Пока вы, Борис Степанович, рассказывали... — художник скромно умолк в ожидании оценки своего труда.

Рассказчик откинулся на стуле, прищурился.

— А что ж, неплохо, совсем неплохо... Схвачено главное.

Художника тут же взяли за плечи, приземлили на стул:

— Садись, Валентин, дорабатывай. Поставим в номер... А за вами, Борис Степанович, подпись к рисунку!

— Зачем же подпись? — ворчливо отозвался рассказчик. — Я рассказ приготовлю.

Так я невзначай впервые увидел Житкова.

Я спросил про Маршака. «Только что был, — ответили мне. — Заходил с молодым автором».

Пришлось немало потолкаться по этажу, пока наконец удалось разыскать Маршака. Мне показали на плотного, среднего роста человека, который в коридоре, приткнувшись от прохожих к стенке, толковал с посетителем. Посетитель был в унтах и с планшеткой летчика. Судя по лицу Маршака, он весь находился во власти происходившей беседы. Смеялся, дружески притрагивался к могучей груди летчика и порывисто запускал пальцы в свою густую шевелюру, крепко растирая темя, — словно для того, чтобы побуждать мозг к новым и новым идеям.

Я остановился в нескольких шагах. Маршак сразу заметил меня, извинился перед собеседником, подошел.

Я назвал себя. Он крепко, обеими руками, схватил меня за руку и, наклонив голову набок, несколько мгновений ласково и в то же время изучающе глядел мне в глаза.

— Очень рад познакомиться. Спасибо, что пришли... — Не отпуская моей руки, он повернулся к выходившим в коридор нескольким дверям. — Куда бы нам с вами... — Он озабоченно оценил взглядом каждую из дверей, потом подтолкнул меня к одной из них. — Вот сюда. Посидите в комнате, я сейчас освобожусь.

Маршак вошел, энергично распахнув дверь.

— У вас в вашей книжке, — заговорил он еще с порога, — есть интересные наблюдения. В степях Казахстана, пишете вы, так жарко, что люди носят ватные халаты, меховые шапки и теплые сапоги. Это неожиданно. Это опрокидывает наши представления о летней одежде. И сразу начинаешь чувствовать, что в Средней Азии — не то что здесь: там какая-то свирепая, злодейская жарища!.. Это хорошо дано. И сведение — и загадка: а ну-ка, мол, догадайся, почему теплая одежда спасает от зноя пустынь?.. Вот вам уже готовые элементы увлекательной книжки для детей.

Самуил Яковлевич закурил и стал шагать по комнате. Он продолжал развивать мысль о книжке. Я глядел на струйку дыма, стлавшуюся за спиной Маршака, которая взвихривалась при каждом его повороте.

«Все ясно, — сказал я себе. — Проблематика твоих экономических работ здесь никого не интересует. От тебя хотят пустячков, бирюлек, погремушек... Надо удирать!»

Внезапно Маршак остановился прямо передо мной. Уловил ли он мое настроение? Не знаю. Он смотрел на меня сквозь стекла очков, — а в них отражались светлые квадраты окон и движение на улице. И стекла оказались для меня непрозрачными: я не видел за ними глаз.

— Знаете, что? — Маршак задорно потрепал себя за волосы. — Расскажите о вашем путешествии! — И он увлек меня к дивану.

— Самуил Яковлевич, это длинная история, — упирался я. — Вам надоест слушать...

Но он уже посадил меня рядом с собой.

— А вы расскажите коротко. Только самое интересное. Представьте себе, что вы и меня хотите склонить к путешествию. Даже пари заключили с приятелем: «Обязательно подобью Маршака!» Глядите, если заскучаю — ваше пари бито!

И я стал рассказывать... Впоследствии мне доводилось слышать собственные вещи в исполнении артистов. Если артист хорош, талантлив, он неожиданно и ярко открывает в твоем произведении такие богатства, о каких ты и сам не подозревал. Примерно то же самое происходило сейчас и с моим устным рассказом. Тонко направляемый Маршаком, я как бы по-новому совершал свое путешествие по степям Казахстана. «Экономическая проблематика» отодвинулась в сторону, и беглые впечатления от жизни кочевого народа, которые, казалось, едва зацепились в моем сознании, вдруг стали вызревать в законченные картины...

Маршак не уговаривал меня сделать книжку для детей, нет. Он вообще никогда никого не уговаривал. Самуил Яковлевич говорил:

— Вы сможете писать для детей, — и это звучало в его устах так, словно вы удостаивались наивысшего человеческого звания.

Тут уж противиться было даже как-то и неумно...

— Ну, в добрый час, — сказал Самуил Яковлевич. — Садитесь и пишите. Приготовьте стопку бумаги, такой, какую любите. И перо возьмите хорошее. А главное — не мудрствуйте лукаво!

<...>