О неточном цитировании

1

Литературоведу, как известно, приходится цитировать самые разнообразные источники. Цитата приводится иногда для подтверждения своего взгляда, своей точки зрения, иногда она сама является объектом анализа. Но в любом случае она должна быть, с одной стороны, абсолютно точной, а с другой — не вырванной из контекста, то есть правильно передающей смысл цитируемого произведения или отдельного его места, отдельного утверждения.

Казалось бы, это совершенно очевидно. Но далеко не всегда столь элементарное требование соблюдается. Приведу пример.

С. Гиндин, автор брошюры «Поэзия В. Я. Брюсова» (М.: Знание, 1973. С. 23), характеризуя мировоззрение поэта, пишет: «Отсюда идет знаменитая брюсовская широта мышления и постижения жизни: „Хочу, чтоб всюду плавала Свободная ладья“. И вела эта широта не к скептицизму, не к безверию, а к утверждению бесконечности жизни и к прославлению человеческого духа» и т. д. Но подтверждают ли это заключенные в кавычки слова из стихотворения Брюсова, написанного в 1901 году? Приведу его полностью.

Нужно ли подробно доказывать, что вырванная из контекста цитата искажает общий смысл стихотворения и что Брюсов в самом начале ХХ века думал не совсем так, как хотелось бы С. Гиндину.

Другой пример — несколько иного рода.

У В. Морохина, автора статьи «Место фольклора в ранней публицистике М. Горького» (Горьковские чтения 1973. Горький : Волго-Вятское кн. изд-во, 1974), довольно своеобразные представления о фольклоре. Фольклором у него оказывается решительно все — каждое вошедшее в обиход выражение вплоть до библейской «чечевичной похлебки» (стр. 145). Об одном из фельетонов 1895 года В. Морохин пишет, что в нем «Горький, отмечая былые успехи прессы в ее борьбе „за правду и добро“, именует прошлое „веком богатырей“ (23, 5). Обращением к воспетой в былинах героической эпохе писатель лишний раз подчеркивал высокую оценку времени, которое нашло свое отражение в русском эпосе, ярко и убедительно воспевшем подвиги славных богатырей» (стр. 144). Получается, что самое наличие слова «богатырь» уже свидетельствует об ориентации на фольклор.

Но это место обращает на себя внимание и далеко не безупречным методом цитирования. У В. Морохина слова «веком богатырей» выглядят как горьковские, а это не так. Противопоставив две эпохи в истории русской прессы — недалекое прошлое, когда «она высоко держала знамя с благородным девизом, начертанным на нем», и настоящее, когда газетчик «так же жаден, туподушен и бессовестно откровенен в своих поползновениях за „куском“, как и его читатель», — Горький продолжает: «Грустно отмечать факты, подтверждающие столь мрачный взгляд на дело, но это наша обязанность.

При чем же здесь фольклор? Ведь цитируется Горьким не былина, не эпос, воспевший подвиги русских богатырей, а сатира Дениса Давыдова «Современная песня», к фольклору никакого отношения не имеющая; ведь «век богатырей», о котором идет речь в приведенных строках, это отнюдь не легендарное время Ильи Муромца и Добрыни Никитича.

Очень много неточных цитат в книге «Русский романтизм» под редакцией Н. Гуляева (М.: Высш. шк., 1974), а ведь это «учебное пособие»! В большинстве случаев это мелкие неточности: пропуск отдельных слов, замена одних слов другими и т. д. Но их слишком уж много, а кроме того, если вместо «дешевого удовлетворения» (как в воспоминаниях Тургенева о художнике А. Иванове) напечатано «душевного удовлетворения» (стр. 258), а вместо «красота» (в «Братьях Карамазовых» Достоевского) появляется «красотка» (стр. 301), становится как-то не по себе. Кстати сказать, слова из романа Достоевского, которые здесь цитируются, произносит не Дмитрий Карамазов, как утверждает автор главы «Романтические тенденции в русской литературе 60–80-х годов ХIX века» П. Гражис, а Ракитин.

Чтобы показать, к чему подчас приводит такая неряшливость, остановлюсь на одном эпизоде.

В разделе «Романтическая традиция и формирование „натуральной школы“» (автор — И. Карташова) читаем: «Еще Ап. Григорьев высказывал интересную мысль о том, что в ряде случаев романтическое отношение к действительности непосредственно подготавливало реалистический, аналитический подход к ней. От „беспощадной последовательности мысли и чувства“ Байрона, от „трагической, еще мрачной бестрепетности Лермонтова“, — „один только шаг... до беспощадного анализа Л. Толстого“» (стр. 232).

Дается ссылка: «Григорьев Ап. Литературная критика. М., 1967. С. 232». Раскрываем эту книгу. Перед нами статья «Взгляд на русскую литературу со смерти Пушкина». Приведя отрывок из «Боярина Орши», Григорьев пишет: «Уже и по одному такому многознаменательному месту — мы все были вправе видеть в поэте то, что он сам в себе провидел, то есть не Байрона, а другого, еще неведомого избранника, и притом „с русскою душой“, — ибо только русская душа способна дойти до такой беспощаднейшей последовательности мысли или чувства в их приложении на практике, — и от этой трагической, еще мрачной бестрепетности — один только шаг до простых отношений графа Толстого к идее смерти и до его беспощадного анализа этой идеи в последнем его рассказе („Три смерти“)».

Я не говорю уже о том, что вместо «беспощаднейшей» напечатано «беспощадной», вместо «мысли или чувства» — «мысли и чувства», что игнорируется тот небезразличный факт, что и в отрывке из «Боярина Орши», как у Толстого, речь идет о смерти. Но ведь, кроме того, у Григорьева ясно сказано: «только русская душа способна...», а в книге «Русский романтизм» слова о беспощаднейшей последовательности отнесены к Байрону и соответственно этому выстроена линия Байрон — Лермонтов — Толстой.