О фактических неточностях в книге А. Коптелова «Точка опоры»

Передо мною совсем недавно изданная книга, для которой издательство не пожалела большого тиража (200 000). И она сто́ит этого тиража, потому что интересна в чтении. Это не исследование, не исследовательский очерк, а беллетристика. В ней содержанье «беллетризовано», как роман: действующие лица сами говорят, автор смело сообщает читателю, что они думают, испытывают, чего хотят, их внутренний мир открыт автору, как струны под приподнятой крышкой рояля. Но если речь идет о таком действующем лице, как Владимир Ильич Ленин, читатель вправе требовать, а редактор обязан проследить, чтоб нежные молоточки правильно били по струнам, чтоб этот «внутренний мир» под открытой крышкой рояля рождал правдивую мелодию, давал правдивую интонацию, а не выстукивал «отсебятину», искажая точность образа. Книга, о которой я говорю, называется «Точка опоры». Автор ее — А. Коптелов, сибиряк, написавший очень давно превосходную повесть «Великое кочевье». Его позднейших романов о Ленине я, к сожаленью, не читала. Но в издательской аннотации к этой книге, охватывающей важный период ранней эмиграции Ленина (годы 1901–1902), авторитетно сказано:

«Писатель с подлинно исследовательской глубиной изучил события, факты, письма, документы, связанные с биографией В. И. Ленина, его революционной деятельностью, и создал яркий образ великого вождя революции, продолжателя учения К. Маркса в новых исторических условиях». Книга вышла из печати в конце 1976 года, и я прочитала ее с удовольствием, как читаешь интересную беллетристику.

Но разверните книгу на странице 94. Прочитайте сами вот эту страничку, — привожу ее почти целиком. Ленин и Вера Ивановна Засулич ждут приезда запаздывающего Струве и ведут о нем разговор:

— Ненастоящий. У него только мать урожденная баронесса Розен. Может, слышали, астраханская губернаторша! Потом — пермская. Новоявленная салтычиха. Рассказывают, разъезжала по городу верхом с нагайкой в сопровождении конной полиции. Вместо мужа принимала доклады полицмейстера. И только сенатская ревизия доконала их: губернатора прогнали. И она уехала сюда, в Германию, кажется в Штутгарт. Там Петр Бернгардович и учился. А после смерти отца ушел от матери. Вот тут-то его и взяла на воспитание, к тому времени овдовевшая, Тетка — бывшая сенаторша Калмыкова.

— А теперь он, всуе произносящий имя Маркса, решил незаконно присвоить девический титул матери, блеснуть перед немцами. Какой пройдоха! (Так отвечает Ленин Вере Засулич.)

Тут, в этом отрывке, — и на последующих страницах, где Струве приезжает и где Коптелов снова повторяет (и не раз) эти слова «баронская подпись», — столько фальши, что становится неловко и стыдно за редактора. Частица «фон» перед фамилиями немецкими, как частица «дё» перед фамилиями французскими, обозначает просто дворянское происхожденье. Она не имеет никакого отношения к титулам, никакой связи с титулом «барон». Это в кабацкой уличной речи в старое время насмешливо говорили, когда хотели как-то уязвить знатную персону: «Фу-ты, ну-ты, фон-барон!» Но такая речь не может быть вложена в уста Ленина. Каждый интеллигент в старой России знал значенье слова «фон». Величайший интеллигент, Ленин просто не мог, увидя словечко «фон» перед фамилией Струве, счесть его бароном, принять эту частицу за титул. По возрасту автор книги, Коптелов, мог не знать дореволюционной действительности, ему простительно, если уж быть снисходительным, ошибиться, — но редактор, редактор! Ведь это вопрос партийного чутья, чутья речи Ленина, умения правильно разбираться в ленинских документах, не переносить сказанное в одном каком-то месте и с одним оттеночным смыслом — в другое место, другие обстоятельства, не вкладывать от себя, не увлекаться авторской «исследовательской» уверенностью, да, наконец, это вопрос обязательной проверки! И он строго обязателен для редактора, для его осторожности, для его добросовестности.

Дальше, в речи Засулич, — ехидное «разоблачение» биографии Струве, которую можно прочесть в любой энциклопедии, и попутно задевается уважаемое Лениным и Надеждой Константиновной, достойное их уважения лицо — покойная Александра Михайловна Калмыкова. Миллионный читатель может не знать, что «Тетка» — этот партийная кличка; что на доставаемые ею деньги издавалась «Искра»; что после Октября она доживала у нас в почете и уважении свою жизнь, как доживали и доживают ее старые большевики, ветераны Октябрьской революции. Бросить в ее адрес: «Тетка — бывшая сенаторша Калмыкова», — да еще после слов о баронессе Розен, — «салтычихи» и «губернаторши», — как-то не вяжется с речью о Калмыковой. Еще живы люди, знавшие эту прекрасную женщину. Я месяц была ее соседкой в больнице Цекубу — в тогдашнем Детском Селе (бывшем Царском) — в 20-х годах. Много общалась с ней, храню ее записочки ко мне из палаты в палату. Для нее и Владимир Ильич, и Надежда Константиновна были близкие люди. И комочек легкомысленных слов, брошенных якобы Верой Засулич по ее адресу, — никак и ничем в исторической беллетристике не оправдывается.

Не почистил, кстати сказать, редактор и другие места в книге, где неприятно бросается в глаза некоторая модернизация и недостаток знания тогдашней заграничной жизни. В языке чехов выпадает буква «е» из родительного, дательного и творительного падежей имен собственных. Модрачек склоняется: Модрачка, Модрачку, Модрачком. А в книге «е» остается. Чая в бумажных пакетиках, на нитке опускаемых в стакан, в практике 1901–1902 годов в Германии не было. Все это — неисправленные «блошки», но когда их много, создается впечатление о поверхностном знании современного Запада Европы и незнания Европы начала нашего века. И всего этого с помощью редакторской правки можно было бы избежать, спасти от критики книгу, где есть интересные и увлекательные места — о Горьком, о зубатовщине, о Сибири, о жизни ленинских соратников в сибирской ссылке.