И еще он [Б. Л. Пастернак] жаловался на то, что в журнале «Знамя» отвергли стихи «Ты значил все в моей судьбе». Там есть такая строчка: «Со мною люди без имен...»
Так вот Вера Инбер в своем отзыве написала: «У нас нет людей без имен. Все советские люди имеют имя» (Ардов М. Все к лучшему... : Воспоминания. Проза. М., 2006. С. 30).
Ардов [Виктор, отец автора] рассказывал о таком характерном эпизоде. Зощенко прочел свою пьесу (кажется, это был «Парусиновый портфель») в каком-то из театров. Началось обсуждение, и актеры со свойственной им живостью стали предлагать автору поправки — реплики, сюжетные ходы и пр. Михаил Михайлович выслушав все до конца, а потом тихим голосом произнес:
— Перышком не скрипну, запятой не переставлю... (Там же. С. 65)
Коллега заглядывает дверь и говорит мне:
— Тебя вызывают в политконтроль [Всесоюзного радио].
Так у нас на радио называлась цензура.
— К чему они так прицепились? — бормочу я, поднимаясь на шестой этаж.
За столом сидит мрачноватого вида немолодая тетка, перед ней папка с текстом приготовленной мною новогодней передачи.
— Посмотрите. — Она указывает мне на такое место из незамысловатого «святочного» рассказа: «Посреди зала возвышалась елка, похожая на трехступенчатую ракету».
— Ну и что? — спрашиваю я цензоршу.
— Как это — ну и что? — отвечает она. — Почему у вас тут сказано «трехступенчатая»?.. Ведь именно на таких ракетах поставляют в космос советские корабли... Я этого не могу пропустить в эфир...
— Хорошо, — говорю я, понимая, что спорить бесполезно, — давайте напишем так: «елка, похожая на космическую ракету»...
— Вот это другое дело, — с удовлетворением говорит цензорша.
Я собственноручно делаю исправление в тексте и удаляюсь.
<...>
В те годы я открыл такую закономерность: предугадать, чего именно потребует цензор, невозможно, ибо ход его мысли непредсказуем. Мне даже пришло в голову, что какой-нибудь ученый мог бы взяться за написание труда «Психология цензора», работа могла бы получиться прелюбопытнейшая (Там же. С.
В «Первой» же из «Северных элегий» [Анны Ахматовой] есть такая строка — («А в Оптиной мне больше не бывать...»), и там комментатор [тома Большой серии «Библиотеки поэта»] перепутал пýстыни — Оптину и Саровскую, да к тому же приписал Достоевскому встречу с Преподобным Серафимом, который отошел ко Господу в 1833 году, то есть во время, когда будущему великому писателю было 13 лет.
На странице 507 читаем: «Оптина пустынь (б. Козельский уезд Калужской губ.), связанная с именем Серафима Саровского, стала в последней трети ХIХ века местом паломничества религиозно настроенной интеллигенции. Здесь побывал и Достоевский, которому встреча с Серафимом Саровским подсказала образ старца Зосимы в „Братьях Карамазовых“».