Отпуск С. Я. Маршака за границей без отрыва от работы редакции

3

Заставить Самуила Яковлевича оторваться от работы, уехать отдохнуть и полечиться было еще труднее, чем принудить его ежедневно обедать. Уезжая, он брал с собой кипы рукописей, своих и чужих, — и, главное, отделенный от Ленинграда пространством, не отрывался от него внутри своей души и на расстоянии продолжал жить всеми тревогами маленького, созданного им коллектива. Едва успев сесть в поезд, он, за неимением в купе телефона, принимался задавать нам вопросы и повторять поручения не устно, а письменно. У меня сохранилась открытка, посланная им с дороги в апреле 1933 года. Писал он нетерпеливо, поспешно, карандашом, и открытка почти стерлась. Вот то, что я еще могу разобрать:

Это — не письмо, это — обрывок письма, но какой характерный. Уезжая, Самуил Яковлевич боялся оставить работу, за которую чувствовал себя в ответе, хоть на день без проверки и руководства. Все мы — то каждый в отдельности, то все вместе — постоянно получали от него письма с расспросами и указаниями. Характерно в этом смысле и осеннее письмо 1935 года, сохранившееся у меня целиком. Оно обращено к одному из наших редакторов, Зое Моисеевне Задунайской, и ко мне:

За каждым из кратких, быстрых вопросов этого письма: делаются ли рисунки к «Солнечному веществу»? работает ли Зоя Моисеевна с Богданович? и т. д. и т. п. кроются годы и горы труда, оконченного, длящегося или еще предстоящего.

«Солнечное вещество» к этому времени было уже напечатано в альманахе «Костер», предназначавшемся для детей, и послано в горьковский альманах «Год XVII» для взрослых. «Делаются ли рисунки?» — это вопрос об отдельном издании, над рисунками работал художник Н. Лапшин. Ответ из «Года XVII», куда Самуил Яковлевич, высоко ценивший книгу М. Бронштейна, сам послал рукопись в сопровождении письма к Алексею Максимовичу — вскоре пришел: рукопись была принята и впоследствии напечатана в «Годе ХVIII». Редакция горьковского альманаха предложила Самуилу Яковлевичу написать к «Солнечному веществу» предисловие — за что, вернувшись из Кисловодска, он и взялся с большим увлечением: это давало ему возможность не только рассказать о книге, в работу над которой было вложено много его редакторской изобретательности, но и изложить теоретические основы научно-художественного жанра.

Вопрос о работе с Богданович — тоже более или менее спокойный. Речь тут идет об авторе исторических повестей («Соль Вычегодская», «Ученик наборного художества»), Татьяне Александровне Богданович, с которой Самуил Яковлевич работал давно, дружно и вполне успешно.

Вопросов, скрывающих за собою тревогу, в письме два: «что Мильчик?» и «работает ли Шавров над сказками?».

Автобиографической повести Исая Исаевича Мильчика предстояло лечь на стол к Самуилу Яковлевичу еще только через год. Пока что с автором над первыми главами работала я. «Что Мильчик?» — то есть удается ли ему повесть — вопрос этот волновал тогда всю редакцию: Исай Исаевич, питерский токарь, участник двух революций, хлебнувший в прошлом царской тюрьмы и каторги — один из тех «бывалых людей», которых любил привлекать к работе Самуил Яковлевич, — за детскую книгу взялся впервые. Рассказчиком он был чудесным, мы заслушивались его рассказов о холерном бунте в Астрахани, о заводе, где он вертел колесо одиннадцатилетним парнишкой, — но окажется ли он хорошим рассказчиком с пером в руке перед лицом читателя-подростка? Это было еще неизвестно.

Пожалуй, самый тревожный, самый нервный вопрос Самуила Яковлевича в этом письме — это о сказках, о Шаврове. Речь тут идет о сборнике северных сказок «Олешек Золотые Рожки», выходившем под редакцией С. Я. Маршака. Кирилл Борисович Шавров, один из ленинградских редакторов, был специалистом по языкам народов Севера: он отобрал северные сказки, сделал подстрочники, а Самуил Яковлевич помог ему воссоздать их по-русски. Для Самуила Яковлевича это была одна из самых счастливых, самых любимых работ. Наибольшей удачей сборника оказалась, безусловно, ненецкая сказка «Кукушка». Наверное, все теперешние взрослые плакали когда-нибудь в детстве над ее концом. Помните?.. Не помогали дети своей матери, она одна делала тяжелую работу. Заболела мать и попросила детей подать ей воды. Они не принесли ей воды — лень было. Тогда обернулась мать птицею и улетела.

Такую высоту скорби такими простыми средствами мог вложить в сказку только народ, а воссоздать на другом языке — только поэт. Эта маленькая сказка, уместившаяся на двух страницах, эти две страницы прозы, в которой ранит сердце не только каждое слово, но и расстановка слов — один из шедевров редакторской работы С. Я. Маршака. Сила, которую он всюду искал, сила искусства владела им, когда он помогал К. Б. Шаврову рассказать сказку, созданную далеким северным народом, заново: в дар русским детям, на русском языке.

4

Не переставал Самуил Яковлевич писать нам и уезжая к Алексею Максимовичу — в Италию, за границу. У меня сохранилось длинное письмо его из Сорренто; в сущности, не письмо, а целая рецензия, целая статья о статье. Обращено оно ко мне одной лишь формально — «чтоб не пугать почту четырьмя именами» — как объяснил, вернувшись, Самуил Яковлевич. В действительности это письмо обращено к четырем редакторам сразу: Т. Г. Габбе, А. И. Любарской, З. М. Задунайской и мне. Дело в том, что отъезд Самуила Яковлевича в Италию к Горькому совпал с одной нашей общей журнальной работой. Для журнала «Звезда» мы написали статью о двух исторических детских книжках, выпущенных в Москве издательством «Молодая гвардия». К тому времени ленинградская редакция накопила уже некоторый опыт в работе над разнообразными жанрами исторических детских книг: это были не только традиционные повести, историческая беллетристика, но и научное исследование, демонстрирующее перед детьми работу ученых, археологов, историков — как, например, книга С. Лурье «Письмо греческого мальчика», или страница из истории материальной культуры — «Китайский секрет» Е. Данько; или точная и строгая, увлекательная именно своею бесстрастною точностью, книжка Л. Савельева «Охота на царя». Самуил Яковлевич всегда говорил нам, что редакционная работа, если она совершается разумно и правильно, должна приводить к теоретическим обобщениям и выводам. С этими выводами и обобщениями он побуждал нас выступать на собраниях и в печати. Когда мы задумали написать статью о двух, с нашей точки зрения, неудачных исторических книжках, назвав ее «Не то и не так» — Самуил Яковлевич настоял, чтобы мы непременно попытались сформулировать в ней «положительную программу» — наше «то и так». Мы попытались исполнить его совет. Указывая, что М. Гершензон в книге «Две жизни Госсека» вынес эпоху за скобки и обо всех событиях Великой французской революции говорит с изысканной и вычурной беглостью, опираясь на якобы само собой разумеющиеся познания читателей, мы писали:

«...практика редакционной и писательской работы над книгой для детей выдвинула одно... положение... обо всех событиях детский писатель имеет право говорить и, больше того, должен говорить так, как будто о них говорится впервые. Для детской литературы это положение обязательно хотя бы потому, что дети часто ничего или почти ничего не знают о тех событиях, которые взрослому читателю представляются общеизвестными. Из этого следует, что надо говорить о самой сути события: человек, рассказывавший о явлении людям, которые впервые о нем слышат, — прежде всего озабочен тем, чтобы сообщить самое главное».

Рассказывать о самом главном — мы находили, что этот трудный долг всегда заманчив для настоящего мастера.

«...Дело в том, что это положение имеет не только педагогический смысл.

Оно счастливо совпадает с требованиями большого искусства нашего времени и нашей страны.

То, что в детской литературе подчинение этому закону является вдвойне обязательным, и заставляет многих крупных писателей считать свою работу над детской книгой лучшей школой литературного мастерства.

Говорить о событиях так, будто о них говорится впервые, — этой прямой обязанностью, этой счастливой возможностью Гершензон пренебрег...»

Ко времени отъезда Самуила Яковлевича в Италию работа над статьей была почти окончена. Основные ее положения были продуманы и сформулированы вместе с ним. Уезжая, он взял с нас слово, что мы пришлем ему ее для прочтения до того, как редакция журнала «Звезда» подпишет номер к печати.

Мы исполнили свое обещание и в ответ получили от Самуила Яковлевича целую статью о статье.

5

Самуил Яковлевич часто рассказывал друзьям о своей работе в детском театре в Краснодаре. С воодушевлением и нежностью говорил он о драматургах, педагогах, актерах, талантливо и весело работавших в детском городке в голодные годы гражданской войны и разрухи.

Десятилетия отделяли Самуила Яковлевича от Краснодара. Сколько было уже после отъезда оттуда видано им городов и стран, сколько книг написано им и его товарищами, со сколькими из знаменитых и незнаменитых людей встретился он и подружился с тех пор! Но они не вытеснили краснодарских друзей ни из его памяти, ни из его сердца. Я всегда любила слушать рассказы Самуила Яковлевича о трудах и днях краснодарского коллектива — с такой радостью вспоминал он тогдашние шутливые песенки, театральные победы, судьбы тамошних актеров и маленьких зрителей.

Самуил Яковлевич, человек порывистый, вспыльчивый, иногда, от переутомления, раздражительный, и от нетерпеливостей несправедливый, способный, под горячую руку, понапрасну обидеть даже близкого друга, — был в то же время человеком необыкновенно стойких, прочных, постоянных привязанностей — литературных и дружеских. Особенно прочной оказалась его привязанность к тем из друзей, с которыми он породнился узами труда.

Существует выражение «окопное братство». С людьми краснодарского детского театра и ленинградской редакции Самуил Яковлевич был нерушимо связан братством труда. Тем более что рождалось оно и крепло в нелегких испытаниях, и не только трудовых.

В годы 1937–1939, когда работа ленинградской редакции была грубо оборвана и одни из товарищей Самуила Яковлевича исчезли надолго, другие — навсегда, он, вместе с К. И. Чуковским, вместе с известными учеными Ленинграда и Москвы, пытался — иногда с успехом — вступаться за несправедливо гонимых. Судьба книг была сходна с судьбой их авторов и редакторов — и это тоже причиняло Самуилу Яковлевичу живую боль. На целые десятилетия книги, дорогие ему, книги, которыми он гордился, — такие, например, как «Республика Шкид», или «Солнечное вещество», или «Олешек Золотые Рожки», или, позднее, все стихи Д. Хармса — исчезли с библиотечных полок. Многие из товарищей, чьи рукописи Самуил Яковлевич редактировал с большой любовью, — Р. Васильева, С. Безбородов, Н. Боголюбов (Константинов), Н. Олейников, Г. Белых, многие из тех, о чьей работе он с интересом расспрашивал в приведенных выше письмах, — И. И. Мильчик, М. П. Бронштейн, К. Б. Шавров — погибли в 35–39 гг.; или, как М. М. Майслер, Ю. Н. Петров, Л. С. Савельев — на фронтах Великой Отечественной войны. Жизнь за жизнью уносила блокада. Самуил Яковлевич не опускал рук, пытаясь спасти тех, кого можно было спасти: он пользовался всякой возможностью, чтобы поддержать друзей, оставшихся в осажденном городе, добрым словом и продовольствием, и добился, через Союз писателей, вызова товарищей по редакции в Москву.

Миновали годы. Со смертью Сталина начались возвращения и воскрешения. В «Литературной газете», в 1955 году, Юрий Герман первый помянул добрым словом ленинградскую редакцию, руководимую в тридцатые годы С. Я. Маршаком. «Будто отворили замурованную дверь», — говорил мне, прочитав эту статью, Самуил Яковлевич.

В конце пятидесятых — начале шестидесятых годов начали появляться в печати воспоминания о редакторской работе С. Я. Маршака. Целый цикл воспоминаний подготовил для сборника «Редактор и книга» (1962, № 4) молодой критик и исследователь детской литературы Вл. Глоцер. Среди этих воспоминаний, еще неопубликованных в ту пору, были и отрывки из дневника Е. Л. Шварца.

Мне случилось читать эти отрывки Самуилу Яковлевичу вслух. Слушая, он сидел за своим письменным столом — тем самым, огромным, ленинградским — а я читала, сидя в глубоком кожаном кресле, том самом, в котором, вероятно, в общей сложности, каждый из нас, помощников Самуила Яковлевича, просидел по несколько лет. Он слушал чтение молча, не прерывал меня, опустив лоб на руку. В этот вечер я с какой-то особенной ясностью увидала, как он поседел, осунулся, постарел, похудел... Он был тронут благородными и благодарными строками Шварца. Когда я кончила, он поднял голову и сказал мне тихо, растроганно, твердо: «Дайте вашу руку! Как хорошо!» В 1958 году журнал «Вопросы литературы» поместил в № 2 мою статью «О книгах забытых и незамеченных» — о «Республике Шкид» Г. Белых и Л. Пантелеева, о повестях Л. Будогоской и И. Шорина, о «Солнечном веществе» М. Бронштейна. Все эти книги не переиздавались многие годы. Номер журнала я послала Самуилу Яковлевичу, отдыхавшему в то время в Малеевке. Он отозвался письмом. Читая это письмо, в щедрых и преувеличенных похвалах моей статье чувствуешь, как взволновала его самая тема статьи — рассказ о книгах, которые он любил: