О беспределе редактора перевода

Говорят, все описки и опечатки — от Бога. В 1848 году Диккенс получил письмо от русского переводчика своих романов Иринарха Введенского. Пишущих машинок тогда не было, и Диккенс расшифровал подпись так: Вреденский. Над ошибкой посмеялись, но не забыли. Дело в том, что И. Введенский обильно уснащал свои переводы Диккенса и Теккерея отсебятиной, в чем не стыдился публично признаваться. «В этом изящном переводе, — скромно отзывался он в журнале „Отечественные записки“ о своей работе над романом „Домби и сын“, — есть целые страницы, принадлежащие исключительно моему перу». Так что когда Диккенс говорил: «В России меня переводит Вреденский», — в этой фразе, пожалуй, содержался высший смысл. «Проступок был распознан, грех — определен». Что ж, слову «вреденский» (с корнем «вред») пора наконец стать именем нарицательным — ведь это тип, или, как выражался Белинский, «представитель целого разряда людей».

Беспредел вреденских в нашей переводной литературе царил целый век. Так, ранние переводчики Конан Дойла без малейших колебаний превращали русских революционеров в итальянских карбонариев («Золотое пенсне»), наследственную кожную болезнь — в сифилис («Третье поколение»), а хирурга как-то заставили извлечь из желчного пузыря не камень, а... что бы вы думали? — пулю! («Отстал от века»). Лишь в 50-х годах нынешнего столетия в литературу пришло новое поколение отечественных переводчиков, давшее подлинно высокие образцы перевода зарубежной поэзии и прозы. Вреденских в издательствах не пускали и на порог, так что все посчитали болезнь излеченной.

Сейчас, однако, времена иные. Издательств почти столько же, сколько книг; все публикуют художественную литературу (слава богу, без всяких ограничений по идейным соображениям). Разумеется, нет добра без худа — редакторский штат далеко не везде укомплектован компетентными людьми. Да и переводить зачастую берутся те, чей словарный, да и культурный, багаж слишком легковесен. В результате прилавки книжных магазинов усыпаны скороспелыми, а то и неграмотными переводами детективов и фантастики. Но это еще полбеды. Хуже, что подобного уровня переводчики добираются до серьезной литературы; так, в последние годы опубликовано несколько более или менее неумело переведенных романов Хемингуэя, Грэма Грина и Соммерсета Моэма. Искушенный читатель ныне покупает переводную книгу, ориентируясь на фамилию не автора, а переводчика. На что ориентироваться остальным?

<....>

Но даже в самом худшем случае (неудачная работа и переводчика, и редактора, и корректора) читатель, со стиснутыми зубами пробирающийся по дремучим джунглям перевода, по крайней мере, знает: авторский текст, в меру способностей переводчика и сотрудников издательства, воспроизведен.

Хуже, когда текст попадает к вреденскому. Вместе с пылью из старинного фолианта на него снисходит вдохновение. Вот когда он опасен! Что ему Диккенс или Теккерей! Он домыслит, допишет, сделает «лучше»! Правда, начиная с 30-х годов, когда против подобных безобразий резко выступили Корней Чуковский и Иван Кашкин, такие переводы в печать не попадали.

Но вот — рецидив! Пострадал роман Голсуорси «Джослин» — единственный из его романов, до последнего времени не переведенный на русский язык. В роли вреденского, как ни удивительно, выступил редактор.

Перевод был выполнен мною и в 1990 году передан для публикации в Политиздат (где он благополучно издан в составленном мною сборнике произведений Голсуорси — книга вышла в конце 1991 года), а также в журнал «Согласие». К моменту выхода книги журнал опубликовать роман не успел — зав. отделом прозы М. Д. Беленький заявил мне, что отдал перевод редактору и тот с ним «долго работает». Ах, знать бы, что это сигнал: осторожно, вреденский! Я ответил, что, поскольку книга вышла, готов отозвать публикацию, но, если она все же состоится, требую ознакомить меня с плодами редакторских усилий. Напрасно! Ни отредактированную рукопись, ни корректуру М. Д. Беленький мне не показал. В сентябре 1992 года наконец вышли в свет №№ 4/5 и 6/7 (сдвоенные) журнала «Согласие». Открываю, читаю: перевод А. Кудрявицкого (мой) под ред. И. Полянской. Заглядываю в текст...

Читатель! Как отличить «творчество» вреденского от страниц, вышедших из-под пера Диккенса, Гёте, Шекспира? Вреденский глубокомысленнее! Если классик (в данном случае Голсуорси) ограничился короткой фразой: «Он прислонился к полуоткрытой балконной двери», — вреденский разразится целым спичем: «Он прислонился к той половине мира (!), на стороне которой была сама действительность с ее мелочными заботами (!), устоявшимися предметами и привычными тенями». И так на протяжении всего романа. Диагноз вреденскому: словесная диаррея.

Вреденский склонен считать, что пишет лучше классика. Всю первую главу романа «Джослин» этаким музыкальным лейтмотивом пронизывают редакторские «вставки» о колышущейся занавеске (о которой Голсуорси, разумеется, даже не упоминает). Вот как начинается в журнале роман: «Из полуоткрытой балконной двери вырывалась, колеблемая (так вырывалась или колебалась? — А. К.) сквозняком занавеска. Жиль Легар не сводил с нее глаз, точно это был край легкого, пузырящегося (!) на ветру платья Джослин» (у Голсуорси начало совсем другое, но это вреденского не смущает). И далее: «...эта воздушная, переливающаяся на солнце ткань занавески словно овевала его душу прохладой», «Жиль снова посмотрел на трепещущую занавеску. Парус, раздуваемый грезой», «Светлая занавеска приоткрылась (!)» и т. п., пока читатель не начинает думать: какой же зануда этот Голсуорси!

Вреденский не стесняется менять смысл фразы на противоположный. У Голсуорси: «Очень рада за вас!» (герой разбогател), у вреденского: «Примите мои соболезнования (?!)»; у Голсуорси: «Джослин слегка содрогнулась»; у вреденского: «Джослин слегка усмехнулась»; у Голсуорси: «Он не был с нею согласен»; у вреденского: «Он был с ней согласен». Да и героев вреденский не жалует. Неправильно они себя ведут! Неестественно как-то! У Голсуорси один из персонажей, Нильсен, влюблен в Джослин и поэтому негодует на автора картины, потрясшей девушку. Вреденский все переделывает по-своему — Нильсен у него издевается над Джослин: «Нильсен саркастически усмехнулся... В глазах шведа светилась ирония, он не считал нужным ее скрывать». И после этого уже не веришь в искренность его чувства к девушке. Есть в романе и другой персонаж, в характеристику которого вреденский решил привнести кое-что свое. Персонаж этот комический — взбалмошная дура миссис Трэвис, тетка героини. Однако во «вставном» пассаже вреденского читаем: «Миссис Трэвис в некоторые жизненно важные моменты могла проявить редкостное здравомыслие». Так нарушается концепция романа, текст теряет смысл.

Однако вреденскому этого мало. Надо еще отыскать новые сюжетные ходы.

Взяв за образец сон Татьяны из «Евгения Онегина», вреденский заставляет Джослин лицезреть во сне «видения, опутанные обрывками фраз (?!)»; а затем и дальнейшее развитие событий в романе — девушка видит «белое покрывало, под которым угадывались очертания человеческого тела». После этого у читателя, знающего уже, чем разрешится конфликт во второй части романа, напрочь пропадает охота читать следующие главы.

В редакции журнала мне открыли «страшную тайну»: мадам Полянская не владеет английским языком. Возникает вопрос: может быть, она хороший редактор и, напустив в роман своих отсебятин, заодно улучшила качество остального текста? Где там! «Источник доходов» она правит на «источник извлечения доходов», нанизывает друг на друга родительные падежи: «Движения руки жены». Во вставках «от редактора» появляются такие вот перлы: «Жизнь сворачивалась и цепенела», «Она смотрела на него, оскалившись». (Думаете, это о собаке Жиля Легара? Нет, о его жене!) «Облака, бредущие (!) среди необъятных небесных просторов», «Загнанный терпеливый взгляд», и, наконец, последний шедевр: «Он смотрел на нее, зажмурившись» (!!!).

Читатель, тебе все ясно, не правда ли? Не писал ничего подобного нобелевский лауреат! Остается лишь посочувствовать Голсуорси, самому себе как переводчику, да и хорошо зарекомендовавшему себя литературному журналу «Согласие», где подобный «прокол» за два года существования — первый. Будем надеяться, что он и последний — журнал, как правило, отличается бережным отношением к литературному наследию, да и заведующий отделом прозы М. Д. Беленький, давший внештатному редактору задание «провести литобработку» романа Голсуорси и не проконтролировавший его работу, уволен. Я человек не кровожадный, но ловлю себя на мысли: мне его почему-то совсем не жаль. Если же читателю захочется узнать, что на самом деле написал Голсуорси, отошлем его к вышеупомянутой книге.

Такие вот истории происходят в наши веселенькие беззаконные времена. Нужен, нужен закон об охране интеллектуальной собственности, иначе жить станет еще веселее!.. Пока же издательство «Детская литература» приступает к изданию романов Диккенса в переводе... того самого Иринарха Введенского!