Естественно, что в книге, насыщенной практическими советами, охватывающими почти весь круг редакторских обязанностей, не каждый может принять все. Как мы видели, опыт, почерпнутый в иной сфере редакторского труда, с иными видами отраслевой литературы, часто приводит к иным выводам, не совпадающим, а иногда противостоящим обобщениям, которые делает Г. Д. Каплан. Это хорошо понимает он сам. Несогласие с его трактовкой вопросов редактирования он считает закономерным, поскольку книга отражает главным образом его собственный опыт.
Но при любом отношении к тем или иным взглядам и рекомендациям автора нельзя отрицать большого практического значения его труда: любой редактор, сколь бы ни был велик его опыт и сильно мастерство, извлечет из книги много для себя полезного.
И все же не в этом, или, во всяком случае, не только в этом, достоинства книги. Она значительно больше, чем практическое руководство по редактированию отраслевой литературы. Ее можно рассматривать как хорошо аргументированное наставление редактору. Воспитательная роль книги определенно доминирует над ее рекомендательными функциями. Наиболее интересные страницы посвящены вопросам, в сумме своей составляющим важную и мало разработанную в литературе проблему редакторской этики.
Если поставить общий, в какой-то степени условный, но до крайности важный для нашей практики вопрос, где коренятся главные причины редакторских неудач, — то мне кажется, обычно их надо искать не столько в плохом владении тем или иным приемом редактирования, сколько в неправильном образе действий, в неверном поведении редактора. Имеются в виду не те общие этические нормы, которые обязательны для работника советской печати и нарушение которых ставит нарушителя вне ее рядов, но такие личные недостатки, как предвзятость в оценке рукописи, плохой контакт с автором, упорствование в ошибках, амбиция. Подобные недостатки, представленные даже в незначительных дозах, лишают редактора непременной для него принципиальности. Прав Г. Д. Каплан, когда предъявляет к редактору требование высокой принципиальности в большом и малом.
Трудно было бы систематизировать редакторские прегрешения по степени их вредоносности. Но, мне думается, недостатком номер один следует считать редакторскую амбицию. Ничто так не мешает полноценному выполнению обязанностей советского редактора, как комплекс собственной непогрешимости или попытка создать представление о ней. Есть у многих из нас такой грешок, всего больше опасаемся мы обнаружить перед автором или товарищами по работе свою неосведомленность в каком-нибудь вопросе или, того хуже, чисто редакторскую свою оплошность. Попытка наивная и, конечно, бесплодная. Мне не приходилось видеть случая, когда редактору удавалось бы долго маскировать свою некомпетентность или слабую профессиональную подготовку. Они неизбежно обнаруживаются и тем более конфузно, чем тщательнее скрываются. И какие бы уловки ни пускались в ход во взаимоотношениях с автором — глубокомысленное ли молчание и мрачная непроницаемость или, наоборот, суетливая фамильярность и наигранная приветливость, — результат неизменен: автор отлично видит, в чем редактор силен и где его слабость.
Но как быть начинающему редактору, когда он сталкивается с неизвестными ему вопросами? Он еще не владеет критерием для оценки сложности вопросов, и у него справедливо зарождается опасение, не элементарны ли они, не выкажет ли он себя невеждой, задав их. Способ один — попытаться выяснить сначала вопрос самому, прибегнув к литературе или к консультации с более опытными работниками.
По мере накопления опыта и овладения специальными знаниями редактор все уверенней может спрашивать разъяснений у самого автора, не опасаясь уронить свой авторитет, который, вообще говоря, от расспросов не страдает. В областных издательствах редактор сельскохозяйственной литературы имеет дело со всеми разделами сельского хозяйства, и агроному приходится редактировать брошюру по животноводству, не говоря уже о том, что агроном-полевод или агроном-экономист сплошь и рядом редактирует книги по садоводству и овощеводству. Однажды редактору, специалисту-зоотехнику, поручили редактирование брошюры по узко специальному вопросу защищенного грунта овощеводства. Редактор откровенно, при первой же встрече, сказал автору, что, будучи зоотехником, он мало осведомлен в овощеводческих вопросах. Думаю, это правильно. Иное поведение неизбежно подорвало бы авторитет редактора. Ибо, если я чего-то не знаю, это не такой уж порок; если же я пытаюсь скрыть свое незнание и выдать себя осведомленным в том, чего в действительности не знаю, я уже невежда. А это, как известно, не прибавляет уважения.
Худший тип редактора — воинствующий невежда. Именно об этом, об активном отстаивании своего невежества, идет речь, когда Г. Д. Каплан говорит о редакторской амбиции.
Проявление ее многообразно, ибо зло это многолико. Оно сказывается во взаимоотношениях с автором, в реакции на критику вышедшей книги, в отношении редактора к замечаниям товарищей по работе в процессе прохождения рукописи.
Последнее наиболее опасно. Если предпринимаются попытки оправдать ошибки в книге, уже вышедшей в свет, представить дело так, что ошибок нет, что критик некомпетентен, что сам он путаник и нехороший человек, если, коротко говоря, мобилизуется весь арсенал обычных для таких случаев уверток, это факт преимущественно из области морали. Производственное значение он имеет косвенное — книга вышла.
Иное дело, если амбиция мешает исправить ошибку, когда она еще поправима, когда редактор отмахивается, например, от вопросов корректора, воспринимая их как козни недругов и свидетельство дурного характера спрашивающего. Помимо прочего, это элементарно неумно. Вопросы корректора «работают на редактора». Они устраняют недочет в книге, на которой стоит имя его, редактора. Нерасчетливо из пустой спеси игнорировать их, как неразумно отвергать замечания младшего редактора, подготавливающего рукопись к сдаче в производство. Я знаю многих редакторов, далеко не худших, носящих звание старших и заведующих редакцией, которые тем не менее настойчиво требуют от младшего редактора замечаний — побольше и позлей.
Практика показывает, что обычно строптивость является спутником слабой квалификации. Соотношение между амуницией и амбицией оказывается строго выдержанным: чем меньше первой, тем больше второй. Это естественно. В каждом замечании слабый редактор видит улику его неполноценности.
Сильный редактор этого обычно не опасается. Но бывает, что и его посещает боязнь утраты репутации, и он, вопреки интересам дела, отказывается принять добрые советы.
Г. Д. Каплан точно определяет природу редакторской амбиции — в основе ее лежит предпочтение интересов личных интересам государственным, партийным. Вопросы личного престижа, неумеренная забота о том, в каком свете он, редактор, выглядит, заслоняет первейший долг редактора — дать читателю хорошую книгу.
Существенная сторона работы редактора — характер его взаимоотношений с автором. В данном случае трудно отделить этический аспект от производственного. Если сделать это условно, можно было бы говорить об уважении редактора к авторским взглядам.
По конкретным вопросам точка зрения редактора часто не совпадает с авторской. Очень важно найти грань, отделяющую вопросы, в которых нетерпима уступчивость, и такие, где авторские позиции абсолютны. К числу первых относятся принципиальные вопросы, определяемые политикой партии в этой области. Было бы неправильным, например, предоставить возможность для пропаганды индивидуализированного ухода за скотом — явно устаревшего метода, приверженцы которого, однако, в той или иной форме пытаются его отстаивать. Будет ошибкой, если дать место для популяризации агротехники садоводства или овощеводства, рассчитанной на мелкие хозяйства, небольшие площади. Редактор должен быть во всеоружии, чтобы попытаться, если это необходимо, убедить автора в неправильности его позиции. Если это не удалось, рукопись должна быть отклонена.
Но существует обширная область конкретных производственных вопросов, в которых точки зрения редактора и автора могут не совпадать, и это не зачеркивает рукопись и вместе с тем не дает права редактору исправлять рукопись в соответствии с собственным отношением к данному вопросу или факту.
Был такой случай. В рукописи о возделывании пшеницы в нечерноземной полосе автор описывал один из сортов этой культуры, следуя общепринятым характеристикам. Редактор держался иного мнения о сорте. Он сам с ним работал, и, по его мнению, сорт страдал многими недостатками, в обычных характеристиках не упоминаемыми. Будучи твердо убежден в своей правоте, возможно не без оснований, редактор подправил характеристику сообразно со своими представлениями о сорте, а когда автор это опротестовал, редактор решительно заявил, что в таком виде характеристику пропустить не может. Редактор мотивировал свою неуступчивость невозможностью поставить подпись под тем, что не соответствует его убеждениям.
Ошибка редактора состояла в том, что понятие «убеждение» он приложил к фактам иного масштаба. Самое большее, на что редактор может претендовать в таких случаях, это попытка склонить автора к своей точке зрения. Но и это следует делать с нужным тактом.
В описанном случае на стороне редактора была его уверенность в правильности собственной оценки и ошибочности авторской. Он неверно поступил как редактор, будучи, возможно, прав как агроном. Но бывает и так, что суждения редактора поверхностны, основываются на случайной информации и, что еще хуже, навязываются автору ради повышения собственного престижа, являясь не столько взглядом, сколько демонстрированием его наличия. Подобное кокетничанье эрудицией, фактически отсутствующей, нетерпимо, не говоря уже о том, что выставляет редактора в смешном виде.
Говоря о редакторской этике, нельзя пройти мимо того, что Г. Д. Каплан называет «принципиальностью в малом», — о манере редактора говорить с автором, о форме, в которой он высказывает оценку рукописи, выслушивает авторские замечания.
По всей вероятности, нет случаев, когда можно было бы рекомендовать редактору скрывать от автора впечатления от рукописи, какими бы неблагоприятными они ни были. Не вызывают симпатии уловки, нередко в таких случаях применяемые, — ссылки на перегрузку тематического плана, на несоответствие предложенной рукописи издательскому профилю.
Редактор обычно знает, что автору понятен формальный характер таких отговорок, но он прибегает к ним, поскольку избавляется от всегда нелегкого разговора с автором по существу отклоняемой рукописи.
Действительное мнение редактора о рукописи всегда должно быть сообщено автору, но нельзя делать этого в оскорбительной форме, с резкими и, того хуже, грубыми замечаниями, нельзя давать волю своему остроумию, часто сомнительному, разить автора сарказмами. Мне кажется, что следует даже различать тон, допустимый, когда выступаешь в печати с оценкой вышедшей книги, и тот, которого мы должны держаться в беседах с автором. В первом случае также нетерпимы грубость и запальчивость, но там вполне уместны достаточно резкие оценки, полемика. В редакционном обиходе и это надо считать нежелательным. Автор принес нам плод своих раздумий, во всяком случае труда, это его детище, и наш долг сказать ему о болезнях, которыми оно страдает, но ни в коем случае не высмеивать и бичевать недуги.
Есть редакторы, рассматривающие резкость высказываний о рукописи как высокую свою принципиальность. Это заблуждение. Прямота и грубость, как известно, категории разные.
Один редактор, молодой, однако же, не новичок, сообщил автору оценку рукописи в такой форме: «В вашей рукописи полно чепухи». Сказал он это по телефону, когда автор спросил о судьбе рукописи.
Редактор настаивал, что имел основания для резкого отзыва, рукопись из рук вон плоха, написана с позиций вчерашнего дня, заполнена туманными рассуждениями. Он не видит причин, которые заставили бы его смягчить оценку; беспринципно скрывать от автора действительное отношение к его рукописи. Когда редактору все же стало ясно, что и в этих условиях тон его был недопустим, он оправдывал бестактность крайним раздражением, в которое его привела рукопись.
Каждый редактор знает, что так действительно бывает, рукопись читаешь с нарастающим раздражением против авторской небрежности. Но все дело в том, что редактор в общении с автором не имеет права на настроение. Это правило, не знающее исключений, обязательно для каждого работника государственного аппарата при общении с людьми, оно трижды обязательно для редактора по роду его деятельности и по тем функциям, которые он несет.
Очень хотелось бы избежать подобного морализирования, оперирующего прописными истинами. Но что делать, если факты настойчиво к этому понуждают. Вот редактор, который высокомерно отвергает стилистические поправки, вносимые автором, утверждая, что тот «лезет не в свое дело» — цитирую дословно. Вот другой, раздраженный авторскими исправлениями в сверке, задает ему специфический вопрос: «В каком состоянии вы были, когда читали верстку?» — выдавая обычную для него самого причину ослабленного внимания. Вот третий, представляющий особую и довольно распространенную разновидность работника, который вежлив, осторожен в выражениях, но живет в образе «руководящего», как он этот образ понимает.
Преодоление последнего недостатка связано с немалыми трудностями. Довольно прочно держится представление, будто взаимоотношения редактора с автором как руководящего с руководимым — это и есть лучший способ осуществления редакторской роли. Для такой расстановки сил, разумеется, нет никаких оснований. Особенности нашего труда вообще ограничивают понятия «начальник» и «подчиненный». Я думаю, что наиболее правильны взаимоотношения внутри редакционного коллектива, если и в подразделении редакторов на старших и младших основным становится то, что каждый из них редактор. Остальное важно разве только для бухгалтерии. Тем менее оправдана начальническая интонация в отношениях с автором, отводящая ему роль человека, которому что-то разрешают, в чем-то ограничивают и всегда проверяют. Кстати сказать, недоверие к автору некоторые редакторы возводят чуть ли не в символ веры. Это накладывает весьма неприятный отпечаток на взаимоотношения с автором.
Я далек от мысли, что высказываемые здесь соображения практически и немедленно устранят названные недостатки. Это нереально по многим причинам, в частности потому, что начальнический тон или розыскной способ редактирования — единственное оружие иного редактора. Отнимите его — и нет редактора.
Трудно регламентировать поведение редактора в силу неповторимости процесса редактирования: сколько авторов, сколько рукописей, сколько редакторов, столько и методов редактирования, норм общения с автором. Но чтобы в этом многообразии всегда находить правильный тон, необходимо свойство, о котором подчас говорят скептически и которое, однако же, определяет многое, — редакторское чутье.
Это возвращает нас к мысли, уже высказанной: редактор — это призвание [см. текст 111].
Не может быть полноценной работа редактора, мир интересов которого лежит вне его профессии. Я не хочу запереть редактора в его кабинете. Напротив, профессия редактора предполагает разносторонность интересов, даже если это редактор отраслевой, сугубо специальной литературы. Но его, если позволено прибегнуть к высокому стилю, жизнь — в его профессиональном труде.
Однажды на простой банальный вопрос «как жизнь?» молодой редактор ответил, указывая на свой стол, заваленный оригиналами и верстками: «Какая тут жизнь». Возможно, это бравада. Но во многих случаях подобный ответ соответствовал бы действительным ощущениям. У всех, кто был тому свидетелем, надолго останется перед глазами анекдотическая фигура не молодой, хорошо вскормленной женщины, которая за несколько минут до введенного тогда звонка, возвещавшего обеденный перерыв, укладывала руку на лямку хозяйственной своей сумки, хорошо рассчитанными движениями медленно сдвигалась на краешек стула, чтобы в тот самый момент, когда молоточек коснется звонковой чашечки, перенести центр тяжести на предварительно вынесенную в сторону двери ногу и мгновенно оторваться от стула. Она достигла в этом виртуозной синхронности, повторяя хорошо разработанный прием дважды в день. Она тоже называлась редактором.
Разумеется, это крайнее выражение незаинтересованности в своем труде. С той или иной силой она часто дает себя знать. И все потому, что наш дом заселен не всегда правильно.