— Что заставило специалиста-философа прийти в издательский бизнес? В конце восьмидесятых заработать можно было очень на многом и, наверное, больше, чем на книгах?
— Я думаю, что началось все это очень и очень давно, еще с детства. Не издательская деятельность, разумеется, а тяга к литературе. В детстве я очень много читал — и лет с шести начал писать сказки. Это вызывало бурю восторга у близких... Потом, уже в школе, я попытался написать роман, потом, как и многие в переходном возрасте, начал писать стихи. То есть литература мне была близка всегда. Это было отчасти связано с тем, что папа мой был директором школы и просто обожал книги. Очень любил поэзию и прекрасно знал ее. Дома он постоянно читал стихи, очень много, кстати, на армянском языке. И я думаю, что это вот движение к литературе возникло во многом благодаря моему отцу. После войны он окончил психолого-филологический факультет (или филолого-психологический, точно не скажу, но вот такие уж тогда были интересные факультеты). Кроме того, он очень интересовался философией... Так что атмосфера в доме была соответствующая, большая библиотека была — как тут не полюбить книги...
Вообще, я думаю, что семья играет в формировании судьбы человека колоссальную роль, главенствующую. Вот, знаете, есть фаталисты, которые говорят, что все в руках у судьбы. Есть люди, которые думают, что судьба — в руках человека. А я считаю, что судьба — в руках семьи, в которой человек родился и вырос, в руках той атмосферы, в которой он живет. Не всегда получается объяснить занятие человека тем, что он просто продолжает профессию родителей — это прагматический подход. Он тоже имеет право на существование, родители порой заставляют ребенка идти по выбранной дороге. Но то, что ребенок сам видит в доме, влияет куда сильнее.
Так что я пошел на филфак, после поступил в аспирантуру на философский и заниматься стал уже больше философией. Хотя я читал, конечно, а как без этого? Читал, разумеется, не только по профессии, не только, чтобы узнать то и это, — чтение просто было постоянным импульсом для собственных размышлений. Я всегда переживал литературу, а не складывал в памяти имена персонажей и сюжетные линии. Скорее, возникали ощущения, краски, эмоции — видимо, оттого я сам всегда хотел стать писателем.
— Всегда?
— Нет. Когда мне было
А потом, когда я закончил филологический факультет и стал заниматься вопросами языка — этимологией, диалектами, влиянием языков друг на друга, — оказалось, что эти вопросы выходят на вопросы философии языка. И я стал заниматься философией — сначала просто потому, что этого требовали глубокие занятия филологией. А потом уже втянулся в философию, да так и остался.
На философском факультете я начал заниматься сначала социальными проблемами, которые мне всегда были интересны, хотя тогда я в них не так много понимал. И всегда меня интересовали проблемы глобальные, общечеловеческие. Мне всегда было неловко, никак не получалось понять — как это можно разделить людей на классы, почему во всем должен быть классовый подход. Почему должна существовать некая истина, которая принадлежит только одной группе людей, — а другие что, идиоты? Мне хотелось как-то выскочить из этого и заняться изучением глобальных проблем человечества. Общество тогда было, конечно, закрытое, но некоторую литературу мы все-таки получали. Было чрезвычайно интересно узнавать, что происходит в этой сфере — в сфере понимания общей судьбы человечества.
Изучение общечеловеческих проблем было попыткой отойти от понятия классовости — ведь если мы все находимся в одной лодке и нам нужно каким-то образом договариваться, поскольку общая угроза уничтожения человечества существует (и не только ядерная угроза, но и экологическая — как раз тогда появились доклады Римского Клуба о пределах роста человечества). Как раз на эту тему — «Социально-философские аспекты глобальной экологической ситуации» — я и защитил диссертацию. И тогда впервые сформулировал для себя, что есть более важная, чем классовая, проблема: проблема спасения человечества, ради которого надо встать выше классовых проблем, выйти на уровень наднациональности и надгосударственности. Практически именно это и произошло сейчас в Европе.
— Вас за такую крамолу не высекли?
— Нет, ничего подобного. Я не был какой-то заметной личностью, не выступал с политическими заявлениями... И это было безумно интересное время — вторая половина
— То есть писательство все-таки не бросили?
— Да, все-таки хотелось как-то самовыразиться. Я считаю, что если у человека есть что-то, что не дает покоя, то он должен об этом написать, в этом его счастье. Это как поэт, который не может не писать стихи, — он без этого просто помрет. И здесь возникает очень серьезная проблема: как это сделать? Как найти необходимые средства для того, чтобы этот процесс самовыражения мог быть реализован?
Здесь встает очень важная проблема — она встает и передо мной, и очень перед многими. Это проблема овладения ремеслом, средством самовыражения. Если внутри все поет, то надо учиться музыке, музыкальной грамоте, иметь профессиональные знания. Это я не в сторону от темы, поверьте.
Я бы стал писателем, если бы русский язык был для меня родным. Он, в принципе, для меня родной — но я убежден, что языковую среду надо впитать в себя с молоком матери. Я жил в трехъязычной среде: у меня русское образование, дома говорили на русском и на армянском, а родился и рос я в Азербайджане, поэтому вокруг говорили еще и на азербайджанском. Я на уровне обыденной жизни жил как бы в трех культурах одновременно. И это, конечно, очень хорошо для любого человека: ты становишься более терпимым, с детства дружишь с людьми и не думаешь, какой они национальности. Мы разговаривали на трех языках одновременно и перемешивали их, у детей выработался даже свой сленг, где были слова из трех языков.
<...>
Так что теперь я, оказывается, подхожу только к ответу на первый ваш вопрос. Я всегда искал способ самовыражения. И поэтому, когда появилась возможность делать книги, это оказалось самым близким к тому, о чем я мечтал. Хотя я мог заниматься любым видом деятельности. Если человек чего-то хочет и есть у него желание предпринимательства — замечательное слово, кстати, «предпринимать», делать что-то и понимать, к чему эти дела ведут. Предпринимательство налагает большую ответственность; когда человек что-то предпринимает, он прежде всего осуществляет действия, идущие изнутри. Так что логическая цепочка проста — начал заниматься предпринимательством, ближе всего мне были книги, так в 1989 году было организовано издательство «Слово». Не мной одним организовано — я женился, а семья жены была очень литературной. Это был, конечно, тоже огромный стимул, и они, родные мои люди, очень мне помогли и многое сделали.
Оказалось, что издание книг — это лучший способ моего самовыражения. Конечно, это коллективная работа, конечно, издать книгу в одиночестве нельзя — это только написать можно одному. И работа такая меня затянула, и вот уже 14 лет не отпускает. Хотя раскрыться полностью не получается — все-таки работа коллективная, а меня всегда тянет на индивидуальные, скажем так, виды творчества.
О творчестве
— Индивидуальные виды творчества — это какие, кроме предпринимательства, конечно?
— Не знаю... Я бы, наверное, музыкантом мог быть неплохим. В музыкальной школе, к примеру, сочинял музыку. А я был очень недисциплинированный человек, и вообще очень не любил учить что-либо, предпочитая фантазировать на тему. Это и радость моя, и печаль. С одной стороны, это не привязывает к чему-то намертво, а с другой — человек должен овладевать навыками, а для этого надо много и неинтересно тренироваться. Так вот: учился я плохо, учил пьесы еще хуже, поэтому меня всегда просили на концертах в конце учебного года играть свои сочинения. Моя учительница ходила к директору музыкальной школы, потому что знала, что, если меня заставить играть чужое, я провалюсь. Вот и играл на фортепиано одну маленькую пьеску (на большую терпения не хватало), а потом минут 20 играл свое, с огромным удовольствием. Получал всегда тройки, правда — мало ли, что играл хорошо, учебную программу-то не сдал! Это тоже самовыражение.
— А книги?
— Книги — это возможность осуществить мечту, только уже чужую. Ведь каждый автор мечтает увидеть свою книгу, и нужны люди, которые могут осуществить его мечту. Издательство — это группа людей, осуществляющих мечту писателя.
— Неужели нет никакого увлечения только для себя?
— Нет. Это вообще большая проблема для многих моих коллег. Человек должен иметь хобби, иначе он становится частью работы. Но у нас это не проклятье, это не рабский труд ради куска хлеба, это удовольствие. Большая радость, когда можно и заработать кусок хлеба, и получить удовольствие. Часто людям приходится выбирать что-то одно — неприятную работу за деньги или приятное дело, но почти бесплатно. У нас — не так. Это бизнес — естественно. Он нас кормит — естественно. Но он и в удовольствие. Таких профессий немного. Музыкант — если он успешен. Издатель. Писатель — если рынок его принял. Заниматься другим бизнесом мне было бы скучно.
Люди, которые многого достигли в части зарабатывания денег, — мне незачем им завидовать. Ну, есть у них деньги. А чем еще заниматься? Вкладывать их куда-то, чтобы денег стало еще больше? И пытаться получить удовольствие от процесса? Не знаю, не уверен. У каждого из них должна быть какая-то своя внутренняя песня. Кто-то серьезно занимается благотворительностью, кто-то — еще чем-то, потому что попросту делать деньги, которые зарабатываются в некоторых видах бизнеса, в одиночку невозможно. Люди, у которых есть своя внутренняя песня, но они ее не спели, находятся в труднейшем психологическом положении. У меня совмещается и то, и другое — и песня поется, и кусок хлеба зарабатывается.
О деньгах и обменах
— Говорят, на открытие бизнеса вы раздобыли деньги каким-то совершенно безумным путем?
— О... Это было страшно забавно... И безумно интересно. Это как раз предпринимательство во мне только заработало. Видимо, от рождения существовало, а потом пригодилось неожиданно. Я вообще считаю, что Бог — он никого не обделил. Просто одни люди губят вложенные Богом способности, заглушают свою внутреннюю песню, перенимают чужие мелодии, поют их всю жизнь, а потом обнаруживают, что так и не спели своей. Бог всем дает свой огонь. Просто кто-то может его залить водой, а потом таскать чужой — недолго, как зажигалку в кармане. А кто-то раздувает и несет.
Но это я в сторону ушел. А в 1989 году, конечно, нужны были деньги, где-то надо было их брать. Ничего же не было — ни бумаги, ни вообще ничего... Я познакомился с Тумановской артелью, которая добывала золото. Одно из ответвлений этой артели, которое находилось в Коми, занималось не столько золотом, сколько строительством дорог. Это были очень мужественные люди, свободные люди; они не были интеллигентами, но были людьми абсолютно свободными, внутри себя, по крайней мере. Видимо, поэтому они и ушли строить дороги в лесу — не только на заработки, но и чтобы почувствовать, что нет этого каждодневного пресса.
Я познакомился с руководителем этой артели и сказал, что хочу издавать книжки. А они, надо сказать, были очень читающими людьми, прекрасно знающими литературу. Они знали, что такое жестокая жизнь, но и романтиками были необыкновенными. Они сказали: «Книги? Давай! Что тебе нужно?» Я говорю: «Ну-у... деньги». Они говорят: «Да, пожалуйста», — и дали мне 30 тысяч рублей.
— Колоссальные по тем временам деньги...
— Да. Только что с этими деньгами делать? Мне книги надо было печатать на бумаге, а не на деньгах. А куда ни приходишь, говорят, что напечатать не могут — бумаги нет. Империя разваливалась, комбинаты работали плохо, начали распадаться связи между предприятиями... Это была эпоха бартера. Деньги уже не играли такой большой роли — мы скатились в эпоху раннего феодализма. Главным было — купить что-нибудь на деньги, что-нибудь такое, что потом станет предметом обмена.
Я поехал на Неманский ЦБК, мне сказали, что они чего-то могут попросить за бумагу. Приехал, мне и говорят: «У нас тут город недалеко, людей надо возить на работу и обратно, а автобус сломался. Есть у тебя автобус — будет бумага». А откуда у философа автобус? Приехал в Москву, познакомился с человеком, который занимался туристическим бизнесом и заведовал туравтобусами. В этом туристическом гараже у меня согласились взять деньги и дать в обмен старенький ЛАЗ, такой смешной круглый автобус. Автобус был в Ленинграде, его перегнали в Неман, директор отпустил мне за автобус полвагона бумаги, и я отпечатал книгу. Это был, конечно, детектив — Агата Кристи, «Восточный экспресс» и «Десять негритят». Книга была на плохой бумаге. Картон кое-как достали, пленку — 7БЦ переплет делали, разумеется. Выпустили каким-то безумным тиражом, на сколько хватило бумаги. Книга разошлась буквально за две недели, и у нас появилась проблема: нам заплатили деньги.
— В чем же здесь проблема-то?
— А у нас по совместительству работала бухгалтер из научно-исследовательского института. И она сказала: «Слушай, столько денег пришло — почти годовой бюджет нашего института... Нас посадят!» Я говорю: «Почему?! Мы же не украли ничего?» Она говорит: «Слишком много денег; точно посадят». И не вышла на работу. Я остался с этими деньгами и без всякого понимания, что с ними делать. Купить чего-то? А чего? Водки? Так ведь столько водки-то и не выпьешь, это вагоны...
А у нас книги печатаются дальше, а за деньги ничего не продают. Директор завода, когда я у него про бумагу спросил, мол, как дальше, если я еще захочу, сказал, что надо найти давальческое сырье. Я говорю: «Что это за слово? Я же философ». Он объяснил, что это сырье, которое он переработает и заплатит за него бумагой. К нему должен поступать еловый баланс из Коми, но не поступает, потому что там, в Коми, деньги не нужны. Я попытался сам купить лес в Коми, но мне там сказали, что денег у них полно, могут и сами дать.
Я обратился тогда к друзьям из артели — деньги я им вернул, они очень смеялись, когда я им уже инфляционные деньги возвращал. Они согласились дать мне лес, но сказали, что им нужна еда на дальние лесосеки. Они же меня познакомили с начальником тамошних колоний, где тоже лес валили. И начальник этот сказал, что деньги им тоже не нужны, а вот без еды его заключенные скоро зарежут. Просил одного — тушенки. А я знал, что тушенку можно купить в Саратове. И тогда я наладил этот поток тушенки в Коми, а из Коми шел лес на комбинат. Комбинат делал из этого леса бумагу, большую часть забирал себе и выполнял обязательства перед государством. А остальную часть отдавал мне. И у меня в конце концов скопилось столько бумаги, что уже и книг столько сделать мы были не в состоянии.
И тогда очень кстати возникла гениальная и единственно возможная на то время идея Российской товарно-сырьевой биржи. Я считаю, что Гайдар придумал единственный способ, как выйти из бартера и сделать деньги действительно средством платежа. Я продавал на РТСБ излишки бумаги, у меня появились соответственно излишки денег, которые я тоже не знал, куда девать. Мне даже самолет купить предлагали, чтобы летать то в Коми, то в Калининград, быстро о бартере договариваться. Это было удивительно красивое время, для меня, конечно, потому, что у меня очень много энергии, которую я так мог хоть как-то потратить. Таким образом была налажена система, и мы получили возможность издавать книги. Потом, когда деньги стали играть ту роль, которую им положено играть, мы уже, конечно, стали все покупать за деньги, и необходимость заниматься бартером отпала.
Уже после я абсолютно случайно встретил одного замечательного человека, русского по происхождению, но живущего во Франции. Это был очень богатый старик. Мы познакомились во Франкфурте, он очень интересовался русской литературой. На его расспросы о том, как я делаю бизнес, я рассказал ему про эти бартеры. Он рассмеялся и сказал, что тоже занимался бартером — на Западе. Оказывается, во многих учебниках экономики описан его бартер. После войны во Франции были огромные проблемы с растительным маслом. И он наладил привоз масла из Южной Америки. Но так как была нарушена система расчетов, он придумал очень сложный бартер, деталей которого я не помню. Так вот он сказал, что прибыль его была — 5 000%. Я подумал, что пяти тысяч у меня не было, но тысячи две, когда я бумагу на бартер приобретал, было точно. Так что и Европа прошла через бартер, и даже еще сильнее истории были.
— Не думал, что издательское дело может быть настолько прибыльным...
— А оно сейчас и не прибыльно настолько. Тем более что мы все-таки до сих пор остаемся романтиками больше, чем бизнесменами. Это нас губит, это не дает скопить капитал. Зато это дает возможность самовыражаться, делать хорошие книги, жить в материальном отношении тоже достойно — но без излишеств.
О торговой марке и главном секрете
— На своем романтическом подходе вы сделали себе настоящую торговую марку, книги «Слова» узнаются, само издательство на слуху — что еще надо?
— Если торговая марка у нас в стране ценилась бы... Я могу рассказать одну историю
— У «Слова» есть свой сверхсекрет — как издать книгу?
— Когда я только начинал свое дело, была мечта — чтобы люди приходили в магазин и спрашивали бы книги издательства «Слово», не важно какие именно, лишь бы свежие. Вот это была бы высшая оценка и высшее для издателя счастье. Мне кажется, что книгу, если речь идет о художественной литературе, надо суметь сыграть — как спектакль. Любой спектакль надо ставить, и любому автору нужна редактура. Но когда режиссер ставит спектакль, он должен быть на стороне автора. У нас часто ставят спектакли, находясь на стороне некой идеи, которая есть у режиссера в голове, и сама пьеса становится средством самовыражения режиссера, а не автора. А гениальность режиссера заключается в том, чтобы вникнуть в авторский замысел и, не предавая автора, найти путь для наиболее полного воспроизведения того, что хотел сказать автор. Тогда зритель становится зрителем автора, а не режиссера или актеров. Мне кажется, что к книге это очень близко. Издатель тоже должен найти способ для передачи авторского замысла читателю — выбирая шрифт, оформление, верстку, переплет... Как художник книги это улавливает — большая загадка. Но если уловить — все прекрасно. А если не уловить — читатель скажет: «Я сломал глаза». И, конечно, когда издатель делает книгу, он вкладывает в нее и свою энергетику. Это мистика — но это правда. И если что-то тебе очень понравилось, неощутимо и необъяснимо, то почти наверняка и читателю это понравится.
Записал Владимир Ермилов