Обсуждали роман Фоменко [«Память земли», вторая книга; первая была опубликована в «Новом мире» в 1961 году в №
— Обсуждение для автора идет так, — сказал А. Т., начиная свое выступление, — что впору посылать еще и по такой погоде за кислым вином.
Фоменко сидел растерянный, хотя мы говорили со всей благожелательностью. Но не могли же и лукавить («Как все-таки хорошо, когда самые суровые слова говорят с добрыми чувствами», — сказал мне Владимир Дмитриевич [Фоменко], но скорее не для меня, а для собственного утешения).
Государственная необходимость и жизнь народа, его судьба. Создание «новой природы» и ее историческая целесообразность. Вокруг этого и шел разговор.
— Есть вопросы, — сказал А. Т., — на которые никто никогда не ответит, хотя они встают, стоят и на них человечество постоянно ищет ответ. И автору совсем не обязательно ставить точки над «и» по народнохозяйственным проблемам и вопросам: это не его дело. Но поставить общенародные и человеческие вопросы и дать понять читателю, что́ автор думает о них, к чему склоняется, — он обязан, это дело литературы.
— Самому ли народу решать или подчиняться воле руководства, часто безрассудной, — это проблема проблем, и вы ее не могли обойти. И вы ее ставите в первой книге, которая для меня в этом смысле звучала как ретроспекция коллективизации, когда эта проблема проблем встала с гигантской силой, а в литературе решалась часто фальшиво. И я погрешил здесь немало.
— Во второй книге вы прекрасно пишете природу, погоду, труд. Вы много знаете: и какой толщины виноградный корень, и как далеко он уходит и простирается, и где лучше виноград растет — на каменистой почве, на южных склонах, — и все это во второй книге хорошо. Но чувствуется, что как только вы подходите к главному, то тушуетесь. Автор во второй книге оробел и заметался. А тогда стоило ли огород городить, если не можешь, робеешь подступиться к главному.
А главное — стоило ли вообще создавать эту новую природу, переселять людей? На такой вопрос надо отвечать.
— Вы прошли мимо Солженицына, в то время как литература его уже никак не может миновать. Не в смысле лагерной темы. Солженицын — это не лагерная тема, а значительно большее. И Залыгин, и Айтматов пишут после него, оглядываясь на него, и посмотрите, как они рванули вперед. После Солженицына несть возврата к эпопее. Несть возврата к заданной уверенности, что все благополучно, все идет хорошо. Это уже пусть Закруткины пишут теперь такие эпопеи.
— Вы глядите на Волго-Донской лагерь глазами своей героини Шепетковой. Не ее ума это дело. Не ей его понять, хотя она написана хорошо. И хорошо, что ей уже надоело председательствовать и она тоскует по мужику. Хорошо показан в ней этот присущий каждой женщине инстинкт хозяйки, домостроительницы. [...]
— Народное или административное начало. Тут у вас древнее распределение обязанностей. Комбинации первый секретарь — второй секретарь, председатель райисполкома уже решались много раз. (Дорош здесь точно заметил, что все это надоело хотя бы потому, что никто из них — ни секретарь, ни председатель — не решили дела!) Вы же предпочитаете дуэльное решение, сводите все к нему. Но именно оно и надоело литературе, хотя у вас и на этих страницах проблескивает существенное.
— В. Я. (Лакшин) ссылался на «Медный всадник», и эта ссылка правомерна. Пушкин не дает определенного ответа: прав ли Петр или бедный Евгений. Но проблема поставлена так, что трудно быть оптимистичным. (Когда Володя говорил об этом, А. Т. бросил реплику: «Потому „Медный всадник“ и не был опубликован при жизни». Володя возразил: «Нет, кажется, был опубликован» — «Не был. Лишь в отрывках. Не нравилось Николаю I»).