_________
Я с детства страстно любил те фольклорные песенки, где человек приказывает: дождю, улитке, грому, огню. Все в повелительном наклонении:
Чтобы не погасло!
Или:
Или:
Тут всюду воля, всюду приказ, маленький человек повелевает стихией. Это куда лучше, чем
Дети кричат и бегут за дождем.
Плещеев под конец жизни — просто недоразумение какое-то.
<...>
________
Интересны пути фольклора и литературы. Возьмем Запад. Англию. В сущности, у них не было своей сказки, они брали чужие сказки и переделывали. Но зато у них был гениальный детский фольклор, куда входили дразнилки, шутки и т. д. Это вещи такой стройности, такой виртуозной формы, что современные поэты даже подделывать их не умеют. Там есть насмешка надо всем — над королем Артуром, над праздником 5 ноября, над Робинзоном Крузо. Этот детский английский фольклор откликался на все на свете — вся жизнь, история в него входили. Есть вещи большого ума, большой тонкости.
В России сначала фольклора не признавали совсем (Белинский не одобрял сказки Пушкина). Потом признали поддельный, псевдонародный. Потом, наконец, стали признавать подлинный, но только крестьянский, а городского не признавали. Никто не думал, что стишки:
Тот останется без носу, —
это тоже фольклор... Позже признали частушку.
В Шотландии до Бернса был псевдонародный Оссиан, созданный Макферсоном. Первые баллады были очень олитературены... Никто не понимал ни там, ни у нас, что народ — это мы все; считалось, что к уличным песенкам надлежит относиться презрительно.
Мещанские песни... «Маруся отравилась». По существу говоря, это классическая баллада — эти повторения:
Пришел ее папаша,
Хотел он навестить.
А доктор отвечает:
«Без памяти лежит».
Пришла ее мамаша,
Хотела навестить,
А фельдшер отвечает:
«При смерти лежит».
Пришел ее миленок,
Желает навестить,
А сторож отвечает:
«В покойницкой лежит».
Это гораздо более культурная вещь, чем все стихи Брюсова. По форме это виртуозно, а по существу — очень трогательная история.
В России сначала признали былины, потом сказки и песни, но только крестьянские. Литература питалась цыганской песней, начиная с Пушкина, но официально цыганская песня признавалась низкой. Артист императорских театров Петров отказывался выступать на концертах вместе с исполнительницами цыганских песен. А ведь вся литература — Пушкин, Денис Давыдов, Фет, Аполлон Григорьев, Блок, даже Некрасов — все были связаны с цыганской песней. Что касается детской поэзии, то тут народная основа была разрушена, отторгнута тем, что это якобы лубок — у нас это считалось ругательством, — а на самом деле лубок-то хорош, плох псевдолубок... Сколько пропало новелл, из которых мог создаться наш Декамерон! (Большие возможности были у Н., но он дал себя изнасиловать, стал сочинять всякие: «Ох ты гой еси, подавай такси», — а мог бы сделать многое.) Из собирателей у одного только Бессонова собраны со вкусом детские песенки [в составленном им сборнике «Детские песенки» (1868)]. Шейн [подготовил «Сборник народных детских песен, игр и загадок» (М., 1898)] много знал, но вкуса был лишен...
________
И соколы спят...
и т. д. —
это гениальная вещь, я цитирую ее в статье о рифмах. Рифмы вынесены в начало, а потом и совсем без них...
Или «Вятская свадебка»:
Рыжий поп меня венчал.
Рыжий поп меня венчал, рыжий дьякон обручал.
Рыжий дьякон обручал, рыжка до дому домчал.
Рыжий кот меня встречал,
Рыжий пес облаивал.
В глазах становится рыжо. Это такой великий аккумулятор радости, необходимой для жизни.
Вот что было для нас камертоном, когда мы создавали новый детский стих. Смысл не дешевый, не мелкий, а большой и в то же время по форме — почти считалка.
Когда я был в Италии и слышал гениальные народные песенки: «Быки, быки, куда вы идете, все ворота заперты на замок, на ключ и на острие ножа», или другие — венецианские, — в которых живет отзвук похода крестоносцев, я думал: почему не находится поэт, который мог бы на этой, на народной, основе что-то построить? Таким оказался Родари. У нас его очень полюбили. В Италии его очень любят дети, а поэты мало ценят. И напрасно. В его стихах та же свежесть, что и в новых итальянских фильмах. И политическая тема подана естественно, без навязчивости.
В Англии, кроме народной линии детской поэзии, существует классическая литературная: Лир, Кэрролл, Мильн, затем «Книги для дурных детей» Беллока. Все эти вещи — пародийные, проповедующие мораль навыворот. В Англии получилось так, что всерьез писали для детей только синие чудаки, а талантливые литературные люди к серьезному не приходили и писали пародии. Я ничего не имею против пародии, она всегда присутствует в литературе:
И множество его причуд —
это тоже пародия; литература с литературой всегда перекликается, и это не худо; но когда пишут про принцессу: «Она была так уродлива, что, глядя на нее, приходилось брать в рот кусочек сахара», а про дракона: «Он питается туалетным мылом» — то это, в сущности, есть обструкция против народной сказки, уничтожение ее. Дальше — больше. Англичане соревнуются в сочинении жестоких «лимериков» [пятистиший]... Я бы сказал, что чрезмерная пародийность не очень-то близка детям по самому своему существу.
Если бы мы имели возможность строить дальше, мы, вероятно, нашли бы много поэтов, которые подхватили бы чистую линию поэзии, не мелко рассудочное, а богатое ее звучание.
_________
Когда я прикоснулся к «Калевале», я был ошеломлен.
Под окном избы отцовской...
[Перевод С. Я. Маршака]
Тут такой душевный надрыв... У моря она садится ночью, и тут такие замечательные слова:
Не должна кукушку слушать.
Кругом все такое узорное в стихе — река, три березы, кукушка. Узорные, причудливые строчки — но это не мешает открытой, потрясающей скорби:
Не должна кукушку слушать.
Все в «Калевале» весомо, зримо — и люди, и звери, и вещи, и чувства, — это не стертая монета. Ее создал тот народ, который занимал когда-то пол-России. Это произведение великого народа.