В романе характеры и мотивы действий героев дополняются описаниями и «заглядыванием» автора в «душу». Пьеса — сплошной диалог, и людей ее характеризует только слово. Отсюда возникает требование строгой индивидуализации речи каждого действующего лица. Артист сцены не может — в этом отношении — помочь автору. Только автор способен дать каждому «герою» своеобразную речь.
Речь действующих лиц «Суда» [пьеса В. Киршона] — однообразна. Но я, читатель, не чувствую в них немцев. Везде, где это возможно, следовало бы сохранить строй немецкой фразы. Затем не чувствую и того, чем отличается строй речи Рудольфа от речи Клауса, Хильды от Берты и т. д. Своим характерным языком говорит только Карл на суде и мать в VII картине, вообще же речь сильно «руссифицирована». Едва ли нужно, чтоб немецкий рабочий говорил словами Л. Андреева: «Так было, — так будет». Но, с другой стороны, для русского невнятно прозвучит и фраза о Клаусе, который кладет подарки в башмаки детей. Над языком нужно поработать и — не мало. В III картине Рудольф слишком молчалив. Восклицания «Всё» — мало для конца беседы, на угрозу редактора он, боевой человек, должен бы ответить. Кстати: Рудольф Клаусу зять, т. е. взятый в семью, а не наоборот, как у вас. Клаус Рудольфу — тесть.
Здесь приведено только начало письма. В продолжении его Горький пишет о других недостатках пьесы: психологической немотивированности поступков персонажей, незавершенности некоторых из них и т. д. Комментатор «Лит. наследства» сообщает, что «замечания Горького не были реализованы».