Недавно мне пришлось читать роман начинающего писателя.
<...>
Этот роман... при всех недочетах — еще чрезвычайно многословен.
Очень многое я могу простить литератору, кроме этого греха.
Если основная задача художника заключается в умении показать жизнь, ограничив ее в каком-то ее хаосе средствами искусства, то следующая задача художника — уметь ограничить хаос в языке.
Из груды слов художник должен выбрать то ценное и то существенное, что единственно необходимо для того, чтобы передать свои мысли и чувства.
Многословие и болтовня враждебны искусству литератора.
Многословие и болтовня — это тот же хаос, какой нетерпим в искусстве при изображении жизни.
Это многословие чаще всего создается благодаря неопытности, благодаря отсутствию должного мастерства.
Но иной раз это многословие поощряется системой оплаты литературного труда. Литературный труд оплачивается полистно, так сказать, по метражу. И в такой оплате имеются огромные дефекты. И от этого бывают неожиданные последствия.
Я не хочу сказать, что автор данного романа имел какие-либо меркантильные соображения. Несомненно, он этих соображений не имел. Во всяком случае, сознание его не участвовало в материальных расчетах. Но очень возможно, что бессознательно автор не стремился сжать свой хаотический материал и не стремился ограничить поток ненужных слов.
Я имею мнение, что оплата труда оказывает свое влияние на труд.
Литературное произведение оплачивается полистно. То есть чем больше листов, тем больше гонорар.
Такого рода оплата существует, видимо, во всем мире.
<...>
Нет сомнения, что количество написанного должно играть огромную роль при оплате труда. Для писателя — истинного художника — такого рода оплата в основном правильна и разумна. Хотя тлетворное влияние порочной оплаты может в какой-то мере сказаться и в этом случае. Рыхлые, сырые произведения, многословные романы без корсета — вот последствия порочной оплаты.
Я имею подозрение, что если б в древние времена существовала оплата стихов по строчкам, то гекзаметра, чего доброго, не возникло бы.