«О буквалистически-формалистической текстологии»

Хочется мне в Ленинграде включить в свой доклад рассуждение о буквалистически-формалистической текстологии. Не знаю, заглядывали ли Вы в большого академического Пушкина, в тома лирики. Знаете ли Вы, как напечатан «Ноэль»? Берите том 2, кн. 1, стр.70 — и наслаждайтесь:

Ей Богу, не вру! Редактор тома — М. А. Цявловский. Контрольный редактор — Б. В. Томашевский. Главная редакция — все столпы мировой науки — от Лебедева-Полянского до Деборина включительно. Этот текст перешел уже во все «избранные» стихотворения Пушкина, в том числе и последнее, оплаченное Д. Д. Благому. В чем же дело? — А в том, что в архиве Горчакова оказался писарской список Ноэля, подписанный Пушкиным. Автографа нет, другие списки — не подписные. Да здравствует буква, росчерк фамилии Пушкина. Но ведь этот росчерк санкционирует не текст, который Пушкин явно не перечел, ибо текст варварский (не только в этих стихах). Росчерк удостоверяет лишь принадлежность «Ноэля» Пушкину (что мы знали и без росчерка!). А вот более сложный случай. В памфлете Герцена «Москва и Петербург», нелегально распространявшемся в 40-х годах, мы читаем: «В Петербурге делается всё ужасно скоро. Белинский, проповедовавший в Москве народность и самодержавие, через месяц по приезде в Петербург заткнул за пояс самого Анахарсиса Клоца» (т. II, 1954, стр. 39). Так напечатано в «Колоколе» 1857 г., и потому никто не сомневается. Но ведь эти строки, во-первых, фактически неверны (Белинский оставался на примирительных позициях в Петербурге вовсе не месяц, а два года, и сменял вехи очень «горестно и трудно», что лучше других знал именно Герцен!), во-вторых, вызывающе-оскорбительны (а в пору создания памфлета Белинский был уже самым близким человеком для Герцена). И, наконец, в-третьих, — характеристика Белинского как А. Клоца, одного из вождей якобинской «левой», террориста и революционера — была бы исключительно рискованной в условиях 40-х гг., явно провокационной. В чем же дело? Беру списки памфлета, ходившие по рукам в 40-х гг. — Там вместо «Белинского» — или «Б», или «Бакунин»! И в самом деле, Бакунин именно месяца полтора-два после приезда в столицу отказывался от своего «монархического экстаза» (об этом много в воспоминаниях И. И. Панаева), а в 1842 г. был уже эмигрантом, вне пределов достигаемости для Третьего отделения и т. п. Но в 1857 г. Огарев, печатая старый памфлет Герцена, неправильно раскрыл инициал «Б» — и пошла писать губерния (Оксман Ю. Г., Чуковский К. И. Переписка. М., 2001. С. 75–76).