Редактирование художественной литературы — дело сложное, трудное, оно не терпит крохоборческого, формально логического отношения к себе. Как и всякое подлинное творчество, оно нуждается в терпеливом, зорком внимании и поддержке, и в первую очередь — писательской общественности. Об этом хочется сказать подробнее.
В начале нынешнего года Н. Емельянова опубликовала статью «Писатель и редактор» («Литературная газета», 1957, № 4; [см. тексты 61, 886, 1149]). Эта статья обрадовала меня, редакционного работника.
Спокойствие, деловитость, уважительное отношение к редакторскому труду, желание внимательно присмотреться к «таинствам» редактирования, — как непохоже все это на громовые сентенции, которые то и дело направляются в адрес редактора художественной литературы.
Не со всеми положениями статьи можно согласиться. «Когда читатель, — пишет Н. Емельянова, — закрывает не доработанную автором книгу, он вправе говорить и о плохой работе редактора». Это, может быть, и верно, но, так сказать, с административной точки зрения. При какой степени «недоработанности» книги можно говорить о плохой работе редактора? При какой степени «доработанности» можно говорить о хорошей работе редактора? На такие вопросы статья не отвечает и даже не ставит их. Почему? Разве есть что-либо обидное для писателя в том, что успехи или неудачи работы редактора его книги были бы взвешены точно? Нет. Это было бы только полезно.
Н. Емельянова пишет: «Бывает, что редактор скажет: „Это хорошо, так сделаем еще лучше!“ — и уберет лучшую находку автора». А как же оценить те случаи, когда редактор не действует так шаловливо, то есть и не помышляет о том, чтобы убрать лучшую находку автора, а действительно помогает ему сделать еще лучше то, что было сделано хорошо? Чем бы провинился редактор в этом случае?
Есть в статье и другие спорные мысли, но они с избытком перекрываются главным, бесспорным ее достоинством: автор темпераментно, с истинной требовательностью и заинтересованностью говорит о редакторском труде. Абсолютно права Н. Емельянова, выступая против надсадного «буквализма» иных редакторов. Верно говорит она о важнейшей обязанности редактора: он должен уметь радоваться хорошему в рукописи, а не фиксировать свое внимание только на недостатках.
Совершенно права Н. Емельянова, заявляя, что вопрос о работе писателя с редактором «давно вышел за рамки индивидуальных случаев, и правильное его разрешение поможет нам работать лучше и полноценнее». Статья Н. Емельяновой тем и ценна, что ставит вопросы редакционной работы конкретно. Уже в одном этом сказывается уважение к труду редактора. Но эта статья — приятное исключение. Писатели, критики, рецензенты редко обмолвятся добрым словом о работниках издательских и журнальных редакций. Разве не стал уже привычным тот малопривлекательный образ книжного или журнального редактора, который неутомимо «воссоздается» в заметках, замечаниях и статьях многих литераторов?
В свое время Н. Соколова в статье «Не обеднять жизнь!» («Литературная газета» от 26 VIII 1954 г.) весьма картинно изображала своего знакомого «редактора Н.». Стоит вспомнить, как выглядел этот «Н.», в котором, надо думать, Н. Соколовой хотелось показать некое обычное, широко распространенное явление, именуемое «редактор».
Редактор Н., сообщала Н. Соколова, «подчеркивает свои суждения размеренным движением руки». Редактор Н. «мыслит догматически, мыслит схемами». Редактор Н., толкуя о рукописях, пользуется таким лексиконом: «не в фарватере», «не к моменту», «не тянет», «не звучит».
В упоминаемой нами статье Н. Соколова в сущности выражала недовольство уровнем редактирования художественной литературы. Но можно ли, говоря об этом, ограничиваться канонически привычными характеристиками, «изничтожающими» редактора?
Почти через год после Н. Соколовой сказал свое слово о работе редакторов писатель Ю. Герман в статье «Рукописи не возвращаются...» («Литературная газета» от 9 VII 1955 г.; [в настоящем сборнике тексты под номером 53 и 1640]). В этой статье вновь выражалось — и совершенно справедливо — недовольство неправильным стилем редакционной работы в некоторых издательствах и журналах.
И вновь это недовольство вылилось в негодование по поводу бестактных, унылых, скучающих, зевающих «на службе» за своими столами редакторов. В статье Ю. Германа нашлось много места строкам о тусклом, бюрократическом, «устало-барственном» тонусе жизни редакторов, вытеснившим другие строки, — те, которые хотелось бы увидеть в статье опытного писателя: строки о том, что мешает многим редакторам быть полноценными работниками.
В нашей стране, где литература является делом всенародным, роль редактора почетна и небывало ответственна. Редакторы заняты работой большого культурного значения. Но если представлять себе собирательный тип редактора, который годами старались запечатлеть многие литераторы в своих выступлениях, то окажется, что характерные черты его — трусость, равнодушие, апломб невежды, приспособленчество, убогий кругозор.
В укоренившемся «подходе» к «малым сим» — редакторам — есть что-то фанатически-упрямое, метафизическое. Конечно, на свете существуют разные редакторы. И не каждый, именующийся редактором, способен быть им на самом деле. Есть редакторы, представляющие себе свои функции как функции административные, ведомственные. Такие люди ведут себя в издательстве или журнале, как в департаменте. Но неужели эти люди определяют стиль и уровень редакторской работы в многочисленных наших издательствах и журналах?
Писатели, справедливо требуя высокого уровня редакторской работы, должны понять, что этого нельзя достичь гротесковыми излияниями по адресу редактора, изображаемого в виде некоей средне-зловещей тени. Пора внимательно взглянуть на его работу и отчетливо представить ее себе. И оперировать надо при этом не только классическими примерами, касающимися отношений Толстого как писателя и Некрасова как редактора, или другими не менее разительными и поучительными примерами, но и данными живой практики тех многочисленных редакторов, творческие возможности которых можно противопоставлять творческим возможностям великих писателей только в порыве крайней запальчивости.