Я хорошо знала А. И. Вьюркова, автора книги «Рассказы о старой Москве». В издательстве «Советский писатель» автору посоветовали сделать из ряда предложенных им новых рассказов повесть. Не продумав своих возможностей рассказчика, не бравшийся ранее за крупные повествования, А. И. Вьюрков согласился. Началась работа, в которой редактор книги тов. Семенов, считая это полезным для дела, стал настойчиво направлять самое течение сюжета. А. И. Вьюрков так писал мне об их совместной работе: «Он мой роман представляет по-своему, а я — по-своему. У меня замысел свой, а у него — свой. Он считает, что не надо картин Москвы, а я нахожу это нужным колоритом, характерным для той эпохи. Я хочу дать галерею старомосковских типов, на которых веду свою сюжетную линию, а он говорит, что это никому не надо. Но ведь что бы я ни придумал, думать его головой я все же не могу».
Мне кажется, эта их работа была безрадостной и для писателя, и для редактора. Если в этом случае писатель и согласился на совет, то такой опытный редактор, как тов. Семенов, мог гораздо раньше, чем в пятилетний срок их работы, увидеть, что не надо насиловать у писателя его талант рассказчика. Каков бы ни был талант писателя, он боится скованности, ему нужна свобода, чтобы проявить себя.
Второй пример касается прохождения в научно-художественной редакции Детгиза книги Г. И. Ревзина «Путешествие Саши Черского». Когда на основании одной из рецензий редактор тов. Малькова предложила автору переписать повесть не от третьего лица, а от первого, в форме дневника мальчика, писатель отказался. Форма произведения была им продумана, с нею он сжился, эта форма давала возможность автору полнее показать характеры известного исследователя И. Д. Черского и его спутников, край и жителей, встреченных им во время своего последнего путешествия. В дневнике мальчика передать все это было бы несравненно труднее, это вызвало бы большой, лишний труд автора.
Однажды редактор советовал мне исправить фразу, в которой говорится, как трехлетняя девочка увидела лошадь: «Несомненно, это был кто-то очень добрый, и его хотелось погладить». Исправить надо было на том основании, что девочка в таком возрасте уже знает, что это лошадь; поэтому так и надо писать: не «кто-то», а «лошадь». Тогда я достала рассказ А. Толстого «Любовь» и открыла там, где Егор Иванович увидел Машу в номере гостиницы. «Поближе к камину сидел кто-то родной, нежный, изумительный»... Егор Иванович, несомненно знал, что это — Маша, единственная для него, но автор нашел необходимым написать так потому, что ощущение родного и нежного было тем первым и самым сильным, что дошло до сознания Егора Ивановича, когда он увидел Машу. Редактор, с которым мы хорошо работали, со мной согласился.