<...>
Сегодня Галанов позвонил утром и пригласил к 12. Я приехал точно. Там уже сидел Еременко. Вдвоем. Правда, потом разговор вел в основном Галанов. Еременко больше молчал и только с удовольствием посмеивался, когда я что-то себе «позволял». А «позволял» я часто, потому что мне надоело заниматься дипломатией, и я им «врубал». Пусть хоть слушают. Хотя и толку от этого тоже нуль. Разозлило меня в особенности снятие Дороша. Всего ожидал — этого нет. Ну еще Некрасов куда ни шло, но Дороша с его давними мотивами. Повторяющимися и т. п. Я так и сказал:
— Ведь это же
Молчат. Вообще все мои замечания, на которые практически ответить трудно, встречались или молчанием, или:
— Такое указание, Алексей Иванович.
Потом сняли Некрасова. Потом рецензии: Миши Хитрова о романе Мележа и Березкина на поэму Сергея Смирнова «Свидетельствую сам».
— Почему же мы не можем выступить с полемической рецензией о плохой поэме Смирнова? — спрашиваю их.
— Если бы статья была написана по-другому...
— Да не в этом дело, как написано, — возражаю я. — Поэма сталинистская, и, как бы ни написал Березкин, вы все равно снимете эту рецензию, потому что мы пытаемся критиковать сталиниста.
Опять молчание.
Сняли письма читателей в защиту повести Грековой, в том числе отличную статейку К. Чуковского [см. текст 921]. Мне говорили, что старый Корней всюду говорит и радуется этой статье. «Оказывается, я еще не разучился писать фельетоны». Сняли.
И конечно, сняли «коротышки» о Солженицыне и о сказках крымских татар. Разорили весь номер. Я сказал им, к чему это приведет... Наше опоздание удлинится до
И только одно повторяется. «Мы не снимаем, а откладываем».