С таким же интересом [как и к статье Л. К. Чуковской «О книгах забытых и незамеченных»] отнесся Самуил Яковлевич к моей книге «В лаборатории редактора», о которой идет речь в письме 1961 года — последнем из приводимых мною, и, на мой взгляд, самом глубоком и многостороннем изо всех, когда-либо мною от него полученных.
Я послала Самуилу Яковлевичу новые страницы, которые собиралась включить во второе издание книги: полемику с моими критиками и новые примеры редакторской деятельности русских писателей XIX века. (В частности, пример того, как В. Жуковский редактировал однажды стихотворение П. Вяземского: он излагал свои замечания о стихах — в стихах.)
В приводимом ниже письме Самуил Яковлевич снова делится со мною воспоминаниями о работе ленинградской редакции:
Крым,
Ялта, Санаторий «Нижняя Ореанда»
27. Х 1961 г.
Дорогая Лидочка,
не писал Вам, так как меня и здесь наши издательства завалили корректурами. А ведь я их так просил дать мне все гранки и верстки до отьезда. Гослитиздат только сейчас спохватился и заменил все цитаты в статье об Ильине1 другими цитатами из книг, изданных Профиздатом, о существовании которых я и не знал (издание
Редакторы даже и внимания не обратили на то, что цитируемые места были и логически, и музыкально связаны с моим текстом, который они без конца расхваливали и продержали у себя на столе более полугода. Теперь приходится ломать статью, которая и раньше отняла у меня много сил и здоровья. Получил я и верстку вступления к пьесам Тамары Григорьевны2, и верстку моих собственных пьес («12 месяцев» и «Горя бояться...») от издательства «Искусство». Эти пьесы пролежали в изд-ве года полтора. Почему-то каждый раз, когда я приезжаю в Крым отдохнуть и полечиться, на меня сваливается срочная работа.
Целый день приходится сидеть за письменным столом, хоть я еще очень слаб.
Цитаты из книги Нейгауза превосходны. Вы правы, они очень близко соприкасаются с моими мыслями3.
Любопытно, что когда я говорил о литературе с Игорем Ильинским (он приезжал в Ялту на два дня и был у меня в санатории), он тоже находил сходство между моими высказываниями и тем, что ему говорили его учителя. Это все больше убеждает меня в том, что у всех искусств общая основа и что только во время упадка они расходятся в разные стороны. Вспомните, как много общего было у Гоголя и Александра Иванова, у Пушкина с художниками и композиторами того времени. Бывает, впрочем, и незаконное сожительство искусств — например, в мелодекламации (и вообще в декламации) или в беллетристике, когда она вторгается в живопись, или в музыкальной живописи Чурляниса и т. д. [...]
Теперь о присланной Вами главе. Она превосходна, сильна, убедительна. В ней использован замечательный материал. Очень хорошо, что Вы показываете, как мало знают историю литературы Ваши оппоненты. Писатели всегда учились у писателей, как всякого рода мастера учатся у мастеров. Так и образуется традиция, без которой нет культуры. И очень верно, что способы этого обучения разнообразны. Это и критической разбор, и живая беседа об искусстве, и своевременная похвала, и указание на более сильные места в рукописи, а главное — воспитание мировоззрения и вкуса. А иной раз — даже просто дружеское объятие и поцелуй.
Замечательны у Вас примеры того, как нуждались самые крупные и самобытные мастера (Толстой, Тургенев) в том, чтобы написанное ими оценили другие — люди, которым они верили. И примеры того, как вредно писателю одиночество, как необходимо ему общение с другими литераторами. В этом можно убедиться и по нашему личному опыту, по нашей редакционной работе. Не знаю, проявились ли бы таланты Житкова, Ильина, Пантелеева, если бы они не нашли в редакции друзей, слушателей, советчиков, единомышленников. Я уже не говорю о Бианки, Чарушине, Богданович, Савельеве, Данько. Для многих из них редакция была и консерваторией, и санаторией. Т. А. Богданович надо было излечиться от олеографичности «Князя Серебряного», Данько — от налета эстетизма (недаром Горький хвалил ее «Китайский секрет» и бранил книгу о фарфоре для взрослых, вышедшую не у нас), Бианки — от безвкусицы и лжебеллетристичности, Хармсу, Введенскому, Заболоцкому — от внутрилитературной полемики и кружковой замкнутости.
В главе о работе редакции Вы ссылаетесь на опыт великих редакторов и режиссеров. Для того, чтобы некоторые поверхностные люди не сказали Вам: «Да, но ведь здесь дело идет всего только о детской литературе», — следовало бы четко сказать, что значит детская литература вообще и особенно в нашу эпоху и как трудно было строить эту литературу почти на голом месте (о ничтожности предреволюционной детской литературы говорил Горький, а Чехов писал (приблизительно): «У нас детской литературы нет, а есть собачья литература. Только о собаках и пишут». А сам написал для детей «Каштанку» и «Белолобого»!).
А какие разнообразные задачи ставила перед нами работа в этой области. Это была литература по крайней мере на трех разных языках — дошкольном, младше- и среднешкольном и более старшем. Ведь эти читательские возрасты так различны. Много труда стоила Толстому работа над «Кавказским пленником» и четырьмя детскими книгами для чтения.
Да при этом редакция должна была работать в таких разных областях, как беллетристика, книги о науке и о технике — тут была и физика (Бронштейн, Я. Дорфман), и биология (Пришвин, Бианки, Чарушин, Лесник и Вяч. Лебедев — книга о Мичурине), и книги по истории, а также по ист[ории] революции (М. Лурье4 «Письмо греческого мальчика», Т. Богданович, М. Новорусский «Тюремные Робинзоны», «Мальчик из Уржума» Голубевой, Рассказы о Ленине М. Зощенко, «Штурм Зимнего» Л. Савельева, «Осада дворца» В. Каверина, «Танки и санки» и др. книги Олейникова, «От моря до моря» Ник. Тихонова). Для «Круглого года» мы работали над рассказами по русской истории Г. Блока и Андреевой. (Надо было создать историч[еские] рассказы для младш[его] возраста!)
Не знаю, пригодится ли Вам то, о чем я здесь говорю. Да Вы все это и сами отлично знаете. Но, может быть, говоря о разнообразии наших редакционных задач и методов, следовало бы проиллюстрировать статью примерами того, как шла работа с крупными мастерами и начинающими. Особенно там, где Вы говорите об аврале в редакции, надо бы подчеркнуть, что не было правки в работе с Бор. Житковым, А. Толстым, Л. Пантелеевым и др. Тут было каждый раз нечто индивидуальное.
Ал. Толстой. Совет дать вместо представленного им перевода живой пересказ (вместо Пиноккио — Буратино).
Н. Тихонов. Совет попробовать себя в прозе (ведь он путешественник, альпинист, а это в его стихи не входило).
Б. Житков. Горячая, дружеская встреча и совет записывать устные импровизированные рассказы («Про слона», «Дяденька» и др. Постоянные беседы о литературе — взрослой и детской).
Л. Пантелеев и Г. Белых. Почти не правили стилистически, чтобы сохранить юношеский почерк и документальность книги «Республика Шкид». Совет устранить в одной главе ритмическую прозу, чуждую всей книге.
В. Бианки. Пришел со стихами в прозе. Был очень огорчен отзывом на стихи. Потом обрадовался, когда понял, что у него есть путь в литературу. Работали с ним долго. Я помог ему найти форму, дал ему тему «Лесной газеты».
С. Михалков. Как Вы уже знаете, я посоветовал сделать «Дядю Степу» не смешной, а героической фигурой.
Вяч. Лебедев. Пришел со стихами «Как научиться рисовать». Выяснилось, что он недавно был в Козлове, близко знает Мичурина. Возникла идея книги о Мичурине, над которой я и Тамара Григорьевна долго работали. Книга много раз переиздавалась.
Проф. М. Лурье. «Письмо греческого мальчика». Совет заменить сомнительную и недостоверную беллетристику маленьким научным исследованием, которое бы велось на глазах у читателя. Почему известно, что мальчик жил в Египте? Почему же он пишет по-гречески? Чем занимался его отец? Какова была обстановка дома, где жил мальчик? Какая погода была в тот день, когда он писал письмо? На все эти вопросы можно найти точные ответы, образец такого исследования (или расследования) — «Золотой Жук» Эдгара По. Лурье только отчасти (к сожалению) принял советы редакции. А если бы принял полностью, книга получилась бы на славу. Ведь письмо-то было подлинное. Зачем же нужен суррогат беллетристики?
К. Меркульева. «Фабрика точности». Редакция расширила и углубила тему книги о Палате Мер и Весов, посоветовав автору показать, зачем нужен этот «часовой точности», что было бы, если бы все меры разошлись. Книга приобрела гораздо большее политическое и поэтическое значение.
В число познавательных книг рядом с книгами ученых входили книги людей разных профессий: подводного слесаря-водолаза, пожарного, красноармейца. Целую библиотеку о разных мастерствах создали Житков и М. Ильин.
Все это, Лидочка, Вам хорошо известно. Я хотел только подчеркнуть, что практическая редакционная работа все время заставляла нас решать проблемы жанра, языка и т. д.
Встреча с людьми разных специальностей и знаний сближала нас с жизнью. Мы не боялись самых смелых задач — например, создания политической книги для детей, столь ответственной, как «Рассказ о великом плане» или книги Савельева и Каверина об Октябре и т. д. Старая детская книга отставала и от жизни и от литературы на много десятилетий. Тут же надо было создавать самые злободневные книги — и при этом высококачественные. Это было решение важной проблемы.
А наряду с книгами такого рода мы считаем не менее важной и увлекательной задачей работу над сказками для младшего возраста. Сказка — это концентрат разных витаминов, вроде молока для маленьких. В ней есть все элементы питания. Она учит говорить, мыслить, чувствовать. Но плохо рассказанная сказка — не сказка. Это поэтический жанр, требующий высокого совершенства.
Долго и бережно работали мы над маленькими сборниками сказок: «Олешек Золотые Рожки» (особенно хорошо получилась сказка «Кукушка», которую потом издал под своим именем какой-то плагиатор, опустив имя Шаврова и мое), «Японские сказки» Н. Фельдман-Конрад, маленький сборник бр. Гримм в переводе А. Введенского. Почти все сказки были доведены в результате работы до стихотворной прозрачности, четкости и запоминаемости (особенно «Бременские музыканты»). Позже Детгиз влил эти сказки в большой сборник, отредактированный куда менее тщательно. Редактируя сказки, мы тоже решали серьезную задачу: как сохранить ритм и национальный колорит сказки, не ломая русский синтаксис, не теряя свободы и естественности повествования.
Повторяю: Вы все это знаете. Пишу так пространно, потому что нет времени написать короче. Может быть, Вы ровно ничего из моего письма для своей работы не извлечете. Но важна самая сущность того, о чем я пишу. Редакционная работа должна быть глубокой, строгой, чистой, новаторской и точной, как научная работа, — тогда она открывает перед литературой далекие перспективы.
Я отдал этому делу много лет — вот почему не могу без волнения говорить о нем. Как-то Твардовский сказал мне, что после 50 лет я почему-то успел гораздо больше, чем до того. К
Очень интересны стихотворные редакторские замечания Жуковского на стихи Вяземского [см. текст 758].
Это мало кому известно, но для четкости я выделил бы курсивом или жирным шрифтом слова Жуковского. Ваша вступительная фраза к этим стихам недостаточно ясна и отчетлива. [...]
А в общем Ваша книга после доработки стала еще глубже, интереснее, горячее. Вы — молодец.
Пожалуйста, напишите поскорее о здоровье Шуры и Любови Эммануиловны5. Если не трудно, позвоните. Привет Люше и Корнею Ивановичу. Вас целую.
С. М.
Лелечка шлет Вам теплый привет.
Так, за три года до конца, Самуил Яковлевич снова оглянулся назад, к давней поре нашей молодой, шумной, исполненной надежд, иногда непосильной и все-таки счастливой работы.
Ему захотелось рассказать о ней поподробней. В 1962 году он начал писать воспоминания о ленинградской редакции. Но окончить их — не успел [написанная часть этих воспоминаний была опубликована сыном С. Я. Маршака в «Новом мире» (1968, № 9) под заглавием «Дом, увенчанный глобусом». Первоначально автор обещал их отдать сборнику «Редактор и книга». С. Я. Маршак рассказывает в этих воспоминаниях о своей работе в журналах «Воробей», «Новый Робинзон» и немного о книжной редакции Госиздата (затем Детиздата, Детгиза)].
Октябрь 1966.